ВЫРОДОК

Первое, что я попытался внушить себе, придя в сознание – мне ни в коем случае не допустить возникновения паники. Хотя, признаюсь, это было чертовски нелегко.

Расслабившись, насколько позволяло незавидное положение тела, я заставил его прочувствовать всего себя, каждую клеточку, каждый квадратный сантиметр кожи. А затем применил упражнение, которым не пользовался уже несколько лет – подышать всем телом. Убедил себя почувствовать, как дышат мои ноги, как волна дыхания поднимается все выше, как дышит живот, затем грудь, плечи, руки, шея и, наконец, затылок.

Концентрации мешал холод, наполняющий комнату, но у меня все же получилось, пусть и не совсем правильно. Паника, колючим комком ворочавшаяся в подвале живота, медленно рассосалась, отступив. Но совсем не ушла...

Потому что сложно не паниковать, будучи распятым на металлической стене.

Тем не менее, упражнение дало мне сил не закричать, принявшись биться в железных обручах, прихвативших руки и ноги к стене в шести местах. Зафиксированными оказались кисти рук, ступни и, что странно, плечи.

Обвиснув в зажимах, я восстановил дыхание и осмотрелся, стараясь не обращать внимания, как железо оков впивается в ледяную кожу. Оставались четкие, словно нарисованные на замерзшей замше полосы. Глубокие. Итак, я был обнажен, практически полностью, и тот, кто заковал меня в эту стену, оставил на моем теле лишь трусы.

Комната, одну из четырех стен которой украшало мое распятие, была не больше двадцати квадратных метров площади. А вот напугало меня сильнее, чем кандалы и холод – изнутри комната была полностью, без малейшего зазора обшита темными металлическими листами. Листы кое-где поржавели, на потолочных плитах красовались потеки, а нарочито крупные заклепки, которыми металл крепился к стенам, создавали впечатление присутствия в батискафе. Четыре потолочные лампы, спрятанные в плотную железную сетку, с натугой освещали помещение, не находя сил разогнать из углов густые тени.

Если бы я страдал клаустрофобией, то не смог бы вынести здесь и одного часа. Хотя о какой клаустрофобии идет речь, когда ты прикован к стене в полуметре над полом?

В висках запульсировало, и я прикрыл глаза. Ничего не помню... Это спровоцировало новую волну подавляющего страха, и я задышал ровнее – стоит позволить спирали ужаса развернуться в душе, и остановить пожирающего спокойствие демона будет уже невозможно. Потому что эта спираль сделана из колючей проволоки.

Спокойно, дружище, ты же профессионал. Ты столько лет учил людей не дрейфить в экстремальных ситуациях и владеть собой, что потерять самообладание, самому влипнув в неприятности, было бы, по крайней мере, смешно. Спокойно, еще спокойнее, дыхание выравнивается. Головная боль отступила, нет, подруга, только тебя мне и не хватало...

Кроме единственного офисного стула, потертого и расшатанного, стоящего в центре помещения, мебели в гроте не было. А еще я заметил камеру, крохотным кусочком пластика примостившуюся в дальнем углу. Объектив матово поблескивал, уставившись прямо на меня. Опасность, невероятно близкая опасность чувствовалась в воздухе моей темницы, в этом одиноком стуле посреди комнаты, в безмолвной видеокамере, в кандалах, в какие не заковывают даже в специальных отделениях милиции или управления безопасности.

Почувствовав, как начинают дрожать руки, я постарался внушить себе, что дрожь вызвана не побеждающим страхом, а холодом и перенапряжением мышц. Но на этот раз обмануть себя не смог – повернув голову направо, я разглядел отчетливый след от укола, украшавший мое предплечье. И вот тогда уже не смог сдержаться, стиснув зубы и тихонечко застонав. Я пропал, пропал, угодив в последний переплет моей жизни. Слишком много я читал, видел, узнавал и рассказывал о таких вот металлических комнатах, подвалах, чердаках и домиках за городом, чтобы не понять, в какую ловушку влетел. В капкан.

Возможно, он будет один. Нет, не так – скорее всего, он будет именно один. Такие как он (хотя я не исключал, что моим похитителем окажется и женщина), действуют в одиночку, предпочитая не делить свое кровавую славу с подельщиками. Да и образ мышления этих людей, к счастью, не позволяет им объединяться в стаи...

То, что мне предстоит вскорости пережить, общаясь с этим неизвестным, было знакомо не менее. Скальпели, ножи, куски стекла. Возможно, раскаленное железо. Может быть, сексуальные надругательства, хотя, учитывая, как именно я был зафиксирован, это маловероятно. Проволока, скорее всего колючая... Как спираль ужаса в моей затуманенной голове. Я хорошо помнил, как по нашей практике проходил случай, когда взрослому мужчине в уретру ввели такую проволоку, терпеливо протолкнув ее сквозь задний проход. Затем на ней, завязанной в кольцо, он был подвешен к трубе...

Возможно, меня будут реанимировать, укол тому свидетельство. Пару дней продержусь, после чего меня либо оставят истекать кровью, либо добьют «коронным» ударом. Твою мать, ну что за предсказуемость, когда каждый выродок, мнящий себя серийником, первым делом начинает придумывать себе визитную карточку?

В том, что я похищен ни ради получения за меня денег, я не сомневался ни секунды. Ни в коем случае. В конце концов, такие похищения существуют только в дешевых страшилках, вроде «Мизери».

Теперь меня колотило вовсю...

Скорее всего, я опять провалился в забытье, потому что совершенно не услышал, как несколько пластин на стене отделились, превращаясь в дверь, и в комнату вошел мужчина. Тем не менее, когда я в следующий раз открыл глаза, он стоял передо мной, небрежно опираясь на спинку стула.

Проморгавшись и осмотрев мужчину, я понял, что оправдываются мои самые наихудшие опасения. Он был невысок ростом, а постоянная сутулость делала его и того ниже, превращая в горбатого карлика. Обширная лысина вытеснила остатки светлых волос на затылок, где они лежали прилизанной россыпью. Мужчина был не стар, но уже подбирался к той границе возраста, после которой принято оценивать людей, как представителей «предпенсионного» возраста.

Глаза его, большие и водянистые, безбожно косили. В настоящее время один из них уставился на меня, второй же созерцал голую стену и понять, куда именно направленно внимание моего пленителя (в том, что это именно он, я не сомневался ни секунды) было решительно невозможно. Одежду мужчины скрывал светло-зеленый прорезиненный халат, какие носят в американских больницах. Ботинки – что-то древнее, возможно, еще советских времен, он носил плотно зашнурованными. Наверняка производства фабрики «Красная подметка»...

Закончив осмотр, я едва не рассмеялся, внезапно осознав, что нахожусь на грани истерики.

Мужчина не шевелился. Разглядывал меня (или стену), кончиками пальцев постукивал по спинке стула, дышал ровно и глубоко. Я распят голым на железной стене перед косоглазым стариканом... Проклятье... Нет, мне не было стыдно – мне было холодно, неуютно, у меня затекли руки и... Некому лгать, что я и сейчас сохранял крохи логики и рассудка – мне было беспредельно страшно. Так, что хотелось прямо на месте сдохнуть. Но, всматриваясь в сутулого мужчину перед собой и подмечая мелочь за мелочью, я понимал, что просто и быстро мне сдохнуть не дадут.

А оттого становилось еще страшнее.

Стиснув зубы, я смотрел в безразличные разбегающиеся глаза.

В нагрудном кармане халата виднеется простенькая шариковая ручка, шнурки на ботинках разные, один фабричный и новый, второй же больше напоминает веревочку, оплавленную на концах. Пальцы чистые, ногти аккуратно, хоть и угловато подстрижены, сигаретного запаха нет. Хотя запаха нет вообще, ни от одежды, ни парфюма. Возможно, судя по красной полосе на переносице, он носит очки, наверняка такие же древние, как и туфли. Халат застегнут под горло, на все пуговицы. Все, на этом мелочи заканчиваются. Да и не мастак я в детектива играть, в конце концов, я психолог, а не Ниро Вульф...

Наконец он заговорил, вероятно, так и не дождавшись моей реакции на его появление в комнате. Видимо те, кто бывал здесь до меня, кричали, начинали с ходу умолять, сулить деньги и просить пощады. Я же, хоть это и стоило мне сведенных до боли скул, не проронил ни слова.

Голос у сутулого мужчины оказался не под стать внешнему виду – насыщенный, богатый, спокойный и глубокий, как... Вот ведь твою мать... Я совершенно неожиданно осознал, что такой голос бывает у меня самого, стоит одному из моих обеспеченных клиентов с удобством устроиться в кресле или на кушетке.

– Итак, Станислав Михайлович, добрый день, – мужчина медленно повернул голову, теперь уже обоими глазами глядя ровно мимо меня.

Я молчал, продолжая разглядывать тюремщика. Как бы то ни было, а ведь у меня есть минимальный шанс... Я таких выродков успел за восемь лет работы хорошо узнать, теперь главное – нащупать правильную стратегию общения. И здесь определенно не пройдет «снимите меня со стены, и давайте обсудим все, как взрослые люди».

– Вероятно, вы удивлены, обнаружив себя в столь странном месте и в столь странном виде?

Он вытягивает меня на контакт? Хочет пообщаться? Сломать молчание, все-таки заставив начинать умолять? Словно услышав мои мысли (я вздрогнул, дернувшись в оковах), мужчина улыбнулся, вполне тепло и приятно, и продолжил:

– Нет, Станислав Михайлович, вы меня неправильно поняли. Я не маньяк. Не серийный убийца, не растлитель, не палач и не извращенец. Я прошу вас смириться с существующим положением вещей, приняв мое предложение о сотрудничестве.

Вы все так считаете, выродки… Хорошо, давайте пообщаемся.

– Хорошо, давайте пообщаемся, – сказал я, не узнав собственного голоса, – кто вы такой и чего от меня хотите?

За хрипотцой пересохшей глотки было легко прятать страх.

– Вы можете называть меня Виктором... если будет угодно, то Виктором Степановичем. Я, как бы это правильно сформулировать, по сути, являюсь вашим коллегой, Станислав Михайлович, собратом по цеху. Я психолог, пусть и не в привычном понимании этого слова. А место, в котором мы сейчас находимся, является, своего рода, домом приболевших душ...

Он криво улыбнулся, уставившись в меня левым глазом.

Так, теперь все ясно... Ну, точнее, становится ясно. Психолог, значит. С собственной психиатрической клиникой, уютной и проржавевшей.

– У вас необычные методы общения с людьми, – произнес я, многозначительно осмотрев кандалы, надежно приваренные к железу стены.

– О, – столь же многозначительно ответил Виктор Степанович, неторопливо усаживаясь на стул, – смею вас уверить, это сделано исключительно для моей безопасности.

– О, – в тон ему ответил я, лихорадочно пытаясь нарисовать предполагаемый психологический портрет своего тюремщика, – ради вашей безопасности? Вы полагаете, что я могу быть вам опасен? Если я правильно вас понял, вы считаете, что от меня может исходить угроза?

– Верно поняли. И не только мне, Станислав Михайлович, но и большинству окружающих.

Мы помолчали. Психолог, распятый на стене, и маньяк, играющий в психолога. Виктор собрался было положить ногу на ногу, но передумал и сел прямо (насколько позволяла его сутулость), всей своей открытой позой выражая готовность к общению. Значит, мне предстоит больше, чем два дня мучений. Скорее всего, пытать меня этот человек начнет лишь после того, как насытит собственное извращенное тщеславие.

В настоящий момент я очень сильно хотел спросить его, как давно он занимается этим ремеслом. Но сдерживался, понимая, что подобные вопросы лишь подстегнут его азарт палача. А на ошибку у меня сейчас права не было. Поэтому я молчал, пытаясь уловить настроение собеседника. Любой вопрос, связанный с «профессией» этого человека, сейчас повел бы по намеченной им линии игры, что было совсем не в моих интересах.

Вместо этого я попросил попить.

– Вы будете напоены и накормлены чуть позже, – спокойно ответствовал Виктор, не сводя с меня правого глаза, – а пока я хотел бы начать работу. Буквально несколько вопросов, только для того, чтобы получить первое впечатление. Вы позволите?

– Тогда, если позволите, сначала я? – я сосредоточился, тоном перехватывая инициативу. – Какого рода опасность вы видите во мне, Виктор... Степанович?

Одновременно я пытался вспомнить, где именно перешел дорогу этому человеку. Или мое пленение является исключительно прихотью судьбы и неудачным стечением обстоятельств? Скорее второе, свои жертвы ублюдки выбирают по лишь им известным схемам...

– Какую опасность вы представляете? – Виктор вернул мне вопрос и сделал вид, что задумался. – Ну что ж, полагаю, нам, как коллегам, нет необходимости играть в игры разума и ходить вокруг да около. Потому я постараюсь предельно четко обрисовать ситуацию.

Он уселся поудобнее, почесав кончик носа.

– Вы убили девятнадцать человек, Станислав Михайлович, среди них были шесть женщин и один ребенок, семилетний мальчик. К сожалению, уже полтора года я не мог добиться встречи с вами, пока мне в этом не посодействовали.

Так, становится чуточку яснее. И следующему, кто займет мое место на стене, будет рассказано о том, что его жертвой пали двадцать человек, а последним был убит тридцатилетний психолог. К сожалению, это знание пока ничем не могло мне помочь – кабинет консультирующего специалиста и тюремная камера – совершенно разные вещи.

Я осторожно покивал, словно обдумывая услышанное. Нельзя дать ему понять, что я осуждаю или поддерживаю услышанное. Никаких эмоций.

Ну что ж, передо мной педант, предельно аккуратный в своем «хобби» человек, а это значит, что я могу попробовать начать с апелляции к его рациональной составляющей. Не знаю, согласились бы с моей точкой зрения коллеги из Центра психологии, но я все же решил попробовать. Пока страх не овладел мной без остатка, я должен был попытаться сделать хоть что-то.

– В таком случае, почему я нахожусь не в органах правопорядка? Полагаю, такими как я должны заниматься в милиции? В крайнем случае, в ФСБ?

– Резонный вопрос, – без тени смущения парировал Виктор, – вполне достойный ответа. Хорошо, я отвечу. Потому что, Станислав Михайлович, органами правопорядка вы уже приговорены к немедленной ликвидации, и только содействие моих очень влиятельных знакомых позволило мне заполучить вас в качестве объекта наблюдения. Это стоило больших хлопот, поверьте. Именно поэтому вы находитесь здесь, в моих частных апартаментах. Как мы это называем между собой, профессионалами, – он доверительно наклонился вперед, – чтобы понять, что у вас в голове, Станислав Михайлович. Чтобы понять, откуда вы такой взялись и что вами движет.

Видение отточенного скальпеля, надрезающего кожу на моей голове для дальнейшего вскрытия черепной коробки, было таким ярким, что я едва не вскрикнул. Тем не менее, нахлынувшего самообладания не потерял, удержав себя в руках. Проблеск надежды, зародившийся в душе, медленно угасал.

В течение ближайших нескольких дней я умру в этой железной клетке. Возможно, это произойдет не здесь, а на операционном столе своего «коллеги». Однако, кое-что настораживало – для привычного мне типажа, Виктор был необычайно спокоен, в то время как по стандартным сценариям должен был пребывать в состоянии хотя бы легкого, но возбуждения.

Я не успел отследить его жест, но в руке Виктора неожиданно появилась блестящий прямоугольник фотографии. Неторопливо поднявшись со стула, он сделал ко мне два шага и протянул фото вверх.

– Вам о чем-нибудь говорит это изображение, Станислав Михайлович?

Разглядывая фото, я вновь постарался не выразить никаких эмоций.

Снимок был сделан любительской камерой, но с довольно близкого расстояния. А затем неумело и неаккуратно обработан на компьютере, при этом работа выполнялась откровенным дилетантом. Да, действительно, до обработки «Фотошопом» на фотографии был запечатлен я, однако теперь вместо рук у меня змеились два отростка, подозрительно напоминающие пожарные шланги, а нижняя челюсть, свисающая до середины груди, сверкала тремя рядами крохотных игл-зубов. По подбородку стекала капля нарисованной крови.

– Неплохой монтаж, – я склонил голову, мимо фотокарточки глядя на Виктора, – с фантазией. Это концепт-арт к новой компьютерной игре? Или просто зарисовка?

Попадись мне такая фотография в обычный день и в обычном месте, я бы от души похохотал, показывая забавную «фотожабу» друзьям. Нет, существо на фото действительно наводило ужас убогим и нелепым совмещением частей человека и нечеловека, спорить бы не стал. Однако поклонники «Ведьмы из Блэр», по моим подсчетам, должны были пережить свои забавы еще года четыре назад, так что сегодня поделка не представляла актуальности.

Тем не менее, я вдруг почувствовал укол страха.

Стремительный, пронизывающий, заставивший забыть о наготе, холоде и ржавом металле наручников. Дело было в решимости Виктора, в крепости его руки, державшей снимок, во взгляде мутных глаз, опять смотрящих мимо меня. Он действительно верил, что существо на снимке не является плодом монтажа, и на эту уверенность я бы с легкостью поспорил с коллегами. А если он верил, что людей убивает существо с фотографии, достучаться до его разума будет решительно невозможно. Во всяком случае, в отведенное мне время.

Снимок вернулся в карман. Интересно, прежде чем убить семилетнего мальчика, он сделал и его снимок? Меня опять начало трясти. Спокойствие и решительность Виктора оставляли мне все меньше шансов на выживание. Чтобы незамедлительно отвлечься от тяжелых мыслей, я начал сжимать и разжимать кулаки, разгоняя по телу застоявшуюся кровь. Вывернутые локти постукивали по пластинам стены.

Виктор вернулся на стул, разглядывая меня, словно приколотую к доске букашку. Что чувствовал этот человек, этот недочеловек, убивая свои жертвы? Что двигало им? Какие скрытые механизмы пришли в движение, толкая его к убийству? Что он испытывал, переделывая на компьютере фотографии невинных людей?

С неожиданным удивлением я почувствовал, что часть моего сознания, еще не соскользнувшая в ледяные объятия страха, продолжает работать в привычном режиме. Так мы и смотрели друг на друга, два «психолога», разглядывая, угадывая и предполагая. Один, ведя свою игру, второй – отчаянно пытаясь найти из ситуации спасительный запасной выход.

Наконец Виктор качнулся вперед, сцепляя кончики пальцев.

– У нас не так много времени, Станислав Михайлович, – негромко начал он, и я только сейчас заметил, какое причудливое эхо рождала металлическая комната, – поэтому я задам вам прямой вопрос – что именно заставляет вас превращаться в чудовище, уносящее человеческие жизни?

– Убейте меня, – внезапно ответил я, превознемогая ужас перед собственными словами.

Если моя ставка окажется не верна, Виктору ровным счетом не будет ничего стоить сейчас вынуть нож или отвертку и продырявить мне живот. Или воткнуть в глаз... Но, тем не менее, я попробовал, отчаянной попыткой разрушая привычный для этого человека ход вещей и мыслей.

Он не должен быть готов к этому. Он должен ждать, что жертва подыграет, начнет оправдываться, отрицать, оспаривать. В ответ Виктор лишь покачал головой.

– Непременно, Станислав Михайлович, непременно убью. Но позже. Лишь после того, как хотя бы попробую заглянуть за завесу зла, скрытую под вашей сущностью. Я предупрежден, с какими силами имею дело и не пытаюсь понять, откуда вы взялись в нашем мире, но ответ на вопрос «что именно заставляет вас превращаться в зверя» я хочу получить. Если понадобится, то любой ценой.

Плечи мои обмякли, а голова безвольно опустилась на грудь. Из последних сил сдерживаясь, чтобы не закричать, я неожиданно понял, что сейчас обмочусь.

– Мне нужно в туалет, – прохрипел я, стараясь не расплакаться. Нет, слабину этому чудовищу показывать нельзя ни в коем случае. – Пожалуйста, Виктор Степанович, мне необходимо в туалет...

– Ничего страшного, Станислав Михайлович, – Виктор был сама снисходительность, – вы можете мочиться прямо под себя. Я, конечно, понимаю, что это в корне противоречит созданию комфортных условий для консультируемого, но и вы должны войти в мое положение. Как я уже говорил раньше, ваше положение связано исключительно с моей безопасностью. Не стесняйтесь, если желаете, я могу выйти.

И он вновь улыбнулся, на этот раз по-доброму и открыто, косоглазый пожилой убийца.

Сложно сказать, было ли это последней каплей моего унижения в металлической комнате, но я не смог сдержаться. Плотно зажмурив глаза, словно это могло помочь, я сходил под себя, ощущая, как стало горячо ногам. Услышал звук отодвигаемого по полу стула. Облегчения не наступило. Наоборот, вместо этого страх навалился с еще большей силой и неотвратимостью, как во сне. Очевидно стало одно – я никогда не смогу выбраться отсюда живым.

– Умоляю вас...

Говорить я смог лишь через несколько минут. Открыл глаза, стараясь не смотреть вниз. Виктор отодвинулся к противоположной стене, а в комнате стоял характерный резкий запах.

– Сообщите моей подруге... Мария, вы ведь знаете, кто это, если следили за мной... Я полагаю, вы сможете сделать это тайно, как умеете, сообщите ей, что я не уехал, что меня не похитили, что я не упал в канализационный люк и догниваю там... Неопределенность убивает человека сильнее фактов, пусть и самых страшных. Сообщите ей, что я убит...

Виктор издал неопределенный звук, поначалу воспринятый мной, как проявление недовольства. Однако, покосившись на своего тюремщика, я осознал, что во тьме его левого глаза читается откровенное любопытство.

– К сожалению, Станислав Михайлович, – внутри у меня все оборвалось, – я не смогу сделать этого...

Он пожал плечами, словно объяснял мне запутанную, но предельно понятную психологическую теорию.

– Вы убили свою подругу Машу полтора дня назад. Задушили щупальцами, а затем прокусили ей горло...

Рев, вырвавшийся из моей глотки, отразился от стен, ударив по ушам. Виктор вскочил, отшатываясь, а я принялся биться в сковывающих меня путах, до крови раздирая кожу на руках и ногах.

Я что-то кричал, угрожал, умолял, матерился, звал Марию. В целом, вел себя, как настоящий душевнобольной. Я был убит, раздавлен древним ботинком Виктора Степановича Косоглазова, втоптан в собственное дерьмо, сброшен с вершин всей своей жизни, к которым стремился с института.

Наконец я ослабел, безвольно обвиснув в кандалах и опять уронив подбородок на грудь.

Эхо, гулявшее по комнате, утихало. Матовый зрачок камеры все также беспристрастно взирал на меня, лампы источали все тот же призрачный слабый свет. Он убил ее... убил, чтобы затем придти за мной... Как много я не помню из последних дней? Как давно я последний раз видел свою Машеньку? Как давно висела она в этих же наручниках, подвешенная на стене?

Силы окончательно покидали меня... Вытянутая челюсть, руки, от предплечий превращающиеся в плоские щупальца, ряды мелких бритвенно-острых зубов – именно так выглядит чудовище, похищающее с вечерних улиц наших детей, жен, близких. Спокойное, высматривающее свою добычу неделями и месяцами. Совершающее прыжок только для того, чтобы в газете или на экране местного телеканала появилось сообщение о еще одном пропавшем без вести человеке...

Виктор встал, подходя ближе, но стараясь предусмотрительно не наступать в лужу. Заглянул в лицо, сначала одним глазом, затем другим. Печально улыбнулся.

– Примите мои соболезнования, Станислав Михайлович, но ваша реакция начинает давать мне ключи к пониманию звериного разума... Позвольте, я перефразирую свой предыдущий вопрос? Видимо, он был сформулирован не совсем корректно. Я спрашивал вас, что именно является для вас спусковым крючком для превращения в чудовище, однако же теперь хочу знать иное. Скажите, вы действительно не помните, как и при каких обстоятельствах начинаете убивать людей?

Моих сил хватило только на то, чтобы слегка приподнять голову и попытаться плюнуть ему в лицо. В спокойное и умиротворенное лицо натуралиста, оперирующего свою бабочку. Однако плевок у меня не вышел – я был полностью иссушен.

Никогда в жизни моя сущность не была наполнена такой отчаянной уверенностью совершить убийство незнакомого человека. Никогда, даже в минуты общения с теми, кто жестоко убивал детей. Но никогда в жизни я не был еще столь измотан морально. Психолог во мне сломался, оставляя на донышке иссякающего разума самые примитивные человеческие желания. Отомстить, убежать, выжить...

– Значит, вы действительно не понимаете? – негромко спросил Виктор и отошел от меня, вертя в руках фотографию. – Безусловно, Станислав Михайлович, эффект оборотня – один из самых любопытных сюжетов как обычной психологии, так и судебной психиатрии. И тем более я удивлен, что вы не смогли разобраться в этом вопросе самостоятельно, теперь заставляя меня выполнять эту работу... Жаль...

Он внимательно осмотрел мое безвольно обвисшее тело.

– Однако же, полагаю, сейчас вам необходимо отдохнуть. Думаю, у нас есть еще пара дней в запасе, прежде чем я буду вынужден отдать вас на утилизацию, а в таком вымотанном состоянии вести дальнейшую беседу вам не представляется возможным. Сейчас я сделаю так, чтобы вы заснули и немного пришли в себя...

Он неторопливо отошел, открывая дверь, до того полностью сливавшуюся с фактурой стены. В комнату ударил столб яркого света, заставив меня невольно зажмуриться.

В дверях ублюдок остановился и покачал головой. Вышел, не прикрыв дверь, и через несколько секунд я услышал, как бряцают по медицинскому подносу железки шприцов.

Тогда я сошел со стены. В свое время, на реабилитационных группах по пост-катастрофическим синдромам, я услышал много историй о людях, мобилизующих свои силы в решающий момент. О матерях, одной рукой поднимающих легковые автомобили, чтобы достать из-под них своего ребенка; о безногих мужчинах, на руках сумевших выбраться из эпицентра взрыва; о детях, неделю не кушавших ничего, но сумевших найти выход из леса. Я знал об этих людях, но никогда, да простят меня мои клиенты, до конца не верил в подобное.

Собрав последние силы, я сошел со стены, сквозь оглушительный звон в ушах различив, как трещит сварка кандалов. Едва не упал, приземляясь на затекшие ноги. Поднялся во весь рост, охваченный одним единственным желанием.

Выродок зря рассказал мне про убийство Маши, ох зря...

Я вышел в коридор. Быстро, по возможности бесшумно и быстро, насколько позволяло еще не до конца восстановившееся кровообращение. Подмоги у Виктора нет – такие как он всегда работают в одиночку. Значит, мы в равных условиях.

Свет ламп дневного накаливания ударил в глаза, но я прищурился. Светлая комната, стол посередине, узкие медицинские столы у стен, компьютер с плоским экраном, еще одна камера наблюдения прямо перед входом в металлическую тюрьму.

Виктор Степанович стоял у дальней стены, постукивая ногтем по цилиндру допотопного стеклянного шприца. Обернулся, в ужасе выпучив глаза под старинными очками в массивной оправе, отшатнулся прочь, роняя блестящий железный поднос и десяток стеклянных баночек. Замер, не в силах поверить глазам.

И вместо того, чтобы броситься к двери или закричать, молча и быстро развернул в мою сторону экран монитора. Уже бросаясь к Виктору, я невольно скосил глаза и увидел, что было изображено на идеально-плоской семнадцатидюймовой поверхности. Стремительно выныривая из полумрака металлической тюрьмы, через ярко освещенную комнату, больше напоминающую приемный покой, к остолбеневшему лысому человечку двигалось обнаженное существо, чью руки заменяли пара плоских щупалец. Его нижняя челюсть, усеянная тремя рядами сверкающих зубов, вытянулась до середины груди.

Я стоял над окровавленным трупом Виктора Степановича и бесконечное число раз переводил взгляд с истерзанного трупа на экран монитора, на который крохотные пластиковые камеры транслировали происходящее в металлической комнате и ее приемном покое. За массивной дверью послышались крики, а через секунду по металлическим лестницам загрохотали армейские ботинки.