«Приветствую,
милорд», – сказал Собиратель в голове Федора, и тот понял, что не может сердиться
на своего любимчика, даже если сам заставил его произнести несколько резких
слов.
– День добрый,
мистер Гретшом, – вслух сказал Данилов, поднимая стакан. – Твое здоровье.
В руке Собирателя появилась изящная стопка с
абсентом. Он приподнял ее в салюте.
«И твое,
мистер автор».
Опустошив
стакан, Федор нацепил сыр на вилку, принявшись меланхолично жевать.
– Ну и о чем
ты вчера говорил? Там, на скале? Что-то о том, что можно быть решительнее...
«Я знал, что
мы вернемся к этому разговору», – кивнул головой Собиратель. – «Позволишь
закурить»?
– Кури,
конечно, – забавляясь игре, Федор придвинул пепельницу к пустому краю стола. –
Рассказывай.
Худая рука
скользнула во внутренний карман и Данилов услышал, как портсигар глухо звякнул
о рукоять навахи. Чиркнув несуществующей спичкой, Гретшом закурил.
«Я говорил о
том, что мы можем повлиять на издателя. Сделать так, что он захочет напечатать
книгу. Мою книгу. Ибо мне претит мысль пылиться на твоей скале до тех пор, пока
ты не станешь известным, и редакторы примутся печатать твои творения одно за
другим, невзирая на качество».
Несуществующий
пепел упал в подставленную пепельницу.
– Ты говоришь
о том, что мне нужно ехать в Москву и лично встречаться с издателями? Убеждать?
Доказывать?
Голос Федора
разлетался по пустой кухне. За окном началась капель.
«Не совсем», –
Собиратель наклонил голову, посматривая на создателя из-под козырька своей
крохотной шляпы. – «Я говорю о том, что мы все – жители твоей скалы, вполне
реальны. Мы существуем. А это значит, что вполне способны помочь. Как умеем».
От этой фразы,
прозвучавшей в голове Данилова, тому стало неуютно.
– Не совсем
понимаю, о чем ты...
Но Собиратель
продолжал, мелко затягиваясь крепким табаком.
«Разреши мне
отправиться в Москву. Мне молодому. Я поеду так, как умею, на коне или экипаже,
в своем мире. Через несколько дней буду на месте. Я найду способ заставить
издателя напечатать и «Бритвы» и «Ножи».
Федор заставил
голос Собирателя утихнуть. В голове шумело от выпитого, тело вновь обрело
приятную легкость.
А отчего бы и
нет? Персонаж, придуманный автором, живет своей жизнью. Самостоятельно. А этот
еще и выпрашивает своего создателя дать ему благословление... Так пусть же сила
его мысли летит в Москву! Пусть образ молодого Гретшома, еще толком не
вкусившего крови, встанет за спиной издателя, пусть откроет свою наваху, еще
новенькую и без зазубрин. Пусть «Бритвы» увидят свет. А за ними и «Ножи». А
когда это произойдет, Федор сядет за компьютер и допишет третью книгу трилогии,
окончательно раскрыв миру сущность Собирателя Гретшома.
– Он
справится?
«Ты
сомневаешься во мне? Сомневаешься в собственном творении? Сомневаешься в
умениях, которыми наделил меня»?
– В «Бритвах»
ты еще очень молод. Слаб. Нерешителен.
«Так испытай
меня. Именно после событий «Бритв» я начал становиться таким, каким стал в
итоге».
– А ты знаешь
о том, что в моем почтовом ящике сейчас лежит письмо?
«Знаю, оно
пришло утром. Все, что известно тебе, известно и мне».
– Логично.
Знаешь, что там написано? Ведь я еще не читал...
«Догадываюсь.
Там сказано, что если издательство не заинтересованно в публикации предыдущего
произведения, присылать его продолжения или приквелы тоже не имеет смысла. Без
объяснения, естественно, причин. Еще они извиняются и готовы рассматривать и
другие ваши работы, милорд».
– Да, я тоже
так считаю, – Федор уже не задумывался о том, что разговаривает вслух.
Придвинул
пакет с вином, налил себе еще. На этот раз, бавить минеральной водой не стал.
– Ну что же, –
он приподнял стакан в сторону пустого угла, – пусть будет так. Молодой Гретшом
едет в Москву убеждать местных редакторов... Пусть отрежет там пару ушей!
Он хохотнул,
выпивая полный стакан. Когда поставил его на стол, Собирателя в кухне уже не
было.
Вечером, когда
Настя вернется с работы, он просто проигнорирует ее. Пусть думает, что живет в
гостинице, причем не самой плохой. Так будет удобнее им обоим...
Письмо он
прочитал только следующим утром. Дождался, пока Настя уйдет на работу,
выскользнул из-под одеяла. Умылся, включил компьютер. Прочитал.
Текст письма
практически полностью соответствовал тому, как он это вчера себе представлял.
Точнее сказать, как его представлял себе Собиратель.
Тоска и
отчаянье навалились с новой силой, но Данилов знал, что это пройдет. Это в самом
начале он переживал, бился о стены, скулил и полагал, что все кончено. Но затем
научился держать себя в руках, стойко сносить удары издательств и через
какое-то время возвращаться к работе. Возвращаться в надежде, что его новая
рукопись получит одобрение.
Тем не менее,
сегодня пропасть, открывшаяся в душе, вновь была необъятна. Как огромное
сливное отверстие, куда утекали все надежды, стремления и мечты. Из разверзшейся
пасти на него смотрела живая тьма.
В половине
третьего дня он вновь был пьян, прикончив недопитое вино и добавив сто грамм
водки. С работы звонил Серега. Поржал над запоем друга, обозвал всех
журналистов лоботрясами и бездельниками. Поругался, что запоминать умное слово
«копирайтер» ему лень, а потому он будет продолжать называть Данилова журналюгой.
Сказал, что на выходных у него будут отмечать день рожденья Светки, нужно быть.
Федор сидел
перед компьютером, машинально раскладывая пасьянс «косынку». Собиратель
появился в комнате неожиданно, но не напугал. К своему огорчению, Данилов был
рад его присутствию.
«Я вижу,
милорд с утра навеселе», – проскрипел Гретшом, устраиваясь у окна. Его
долговязая фигура отражалась в мониторе.
– Не твое
дело, – Федор задвинул клавиатуру в стол. – У некоторых писателей получается
творить, только если они пьяны.
«Какое милое
заблуждение», – Собиратель закурил, на этот раз не спрашивая разрешения.
Пусть дымит,
все равно ковер не испачкает. Таков уж он, не изменить, сам сочинял.
– Ты опять
лезешь не в свое дело? – Федор развернулся к окну, рассматривая образ человека
в черном фраке сквозь сигаретный дым. – Прошлый урок тебя ничему не научил?
«Отнюдь», – Собиратель
был спокоен и рассудителен. – «Как раз много чему, ошибаешься, милорд. Однако я
хотел бы слегка поправить тебя, если ты не против. Не против»?
– Давай, жги,
долговязый, – Федор вспоминал, осталась ли в холодильнике водка.
Сейчас допить ее
и лечь спать. А может быть, перед этим пообщаться с гуннами, они веселые парни,
всегда из депрессии выйти помогали.
«Недавно, во
время разговора на скале, ты сказал мне, милорд, что являешься моим хозяином.
Что волен убить меня, если захочешь. Ты действительно считаешь именно так?»
– А то, – водка,
кажется, еще осталась. Это хорошо. – Ты считаешь иначе? Как интересно...
«Да, считаю»,
– продолжал скрипеть Гретшом в голове Данилова, – «И ты считаешь, согласись.
Ведь именно ты вчера дал добро моему двойнику ехать в Москву. Это значит, что
опроверг собственные убеждения. Мы существуем, милорд, пусть и благодаря тебе,
но в действительности. И не в твоей власти убивать нас».
Федор
почувствовал, как в голове что-то переключилось. Следом пришла волна гнева. На
себя, на собственную бесполезность, на бестолковых издателей, ничего не
понимающих в современной фантастической литературе, на куклу, живущую в
соседней комнате... Да, на эту вешалку с ушами – особенно! На Собирателя,
рассуждающего так, как сам Федор бы не смог. Он вообще не любил говорить о
страшных или серьезных вещах...
– А еще я
сказал тебе, Собиратель Гретшом, чтобы ты держал рот на замке, разве нет?
Он выбросил
руку вперед, запоздало вспоминая, что находится не на скале всевластия, а в
собственной комнате. Успел подумать, что у Собирателя сейчас гораздо более
выигрышная позиция, ведь наваха всегда при нем... Но обмер, увидев в
собственной руке матовую сталь револьвера. Гретшом тоже замер, но произведенным
эффектом остался доволен.
Его вытянутое
лицо, иссеченное морщинами, расколола улыбка, больше похожая на оскал.
Потрескавшиеся губы натянулись, делая убийцу похожим на предельно готическую
версию Джокера. Он перевел взгляд с револьвера, посмотрел в глаза автора.
«Ты видишь», –
сказал он и исчез.
Данилов еще
какое-то время сидел в молчании, уставившись на собственную руку, вытянутую
вперед так, словно он сжимал в пальцах оружие. Затем он свернул пустое окно
текстового редактора, выключил компьютер и упал на кровать, мгновенно
провалившись в туман. Гунны не пришли поддержать своего вождя и создателя.
Курсор мигал,
словно издевался. Сегодня все происходило, словно над Федором издевалась сама
жизнь. Издевалась Настя, как обычно бодрая и жизнерадостная, похожая на точную
копию молодой и влюбленной девушки, но не имеющая внутри ни капли жизни и тепла,
словно автомат пожелавшая ему доброго утра. Издевалась кофеварка, неожиданно
сломавшаяся именно сегодня. Издевалась капель, отбивавшая по жестяному сливу
неровную дробь.
И вот курсор,
замерший в начале самой первой строки, тоже издевался.
Решившись,
Федор положил пальцы на клавиатуру.
«Лезвия
человеческих судеб.
Ф. Данилов,
2007 год».
Выделил
заголовок жирным шрифтом, и на этом вдохновение оставило его. Да и не приходило
оно, что уж врать.
Он хотел
писать, как в мрачный и продымленный город въезжает дилижанс. Хотел писать, как
из кареты выходит высокая угловатая фигура. Как два глаза, рассматривающие
прохожих, наполнены танцующими дьяволами, но их прикрывает крохотное поле
шляпы-котелка.
Но не мог.
Потому что его
квартира, столь родная и уютная, была наполнена ее запахом. Плотным, густым,
привычным, таким родным и знакомым. Чувствовать этот запах, все равно что
носить на брелоке сочный жареный бифштекс и изнывать от чудовищного голода. Он
не мог работать.
Встал из-за
стола, машинально сохранив текст.
Когда в
комнате появился Собиратель, Федор даже обрадовался его появлению.
– Я хотел бы
написать еще одну книгу про тебя, – он вздохнул, не решаясь встретиться со
своим персонажем глазами. – Пусть даже в стол... Будем честными – книги про
тебя, жуткие и кровавые, наполненные чуждой россиянам идеологией, не напечатают
никогда. Времена русских Ганнибалов Лекторов еще не наступили, миру нужны новые
герои. Позитивные. Не напечатают ни первую, ни вторую. А уж о третьей и
говорить не приходится. А я все равно хотел. Но не смог.
– Ничего
страшного, – Собиратель покачал головой, – я и мой двойник существуем, а это
значит, что ты проделал твою работу не зря. Ты и так дал нам жизнь. Судьба
третьей книги не существенна. Если ее не напишешь ты, это сделают твои фанаты в
будущем.
– Извратив мои
идеи? Ведь они не знают, что я задумал для тебя?
– Это не
важно, по сути. Скажи, ты выбираешь свою судьбу?
– Нет.
– И я нет.
– Зачем
пришел? Помочь? Поиздеваться?
– Сообщить
неприятные вести.
– Это моя
фраза.
– И моя.
– О чем речь?
– Миссия моего
молодого двойника провалилась. Можешь проверить почту.
Федор
последовал совету, чувствуя, как давит сердце. Обнаружил новое письмо. С
отказом от очередного главного редактора. Данилову сообщали, что и вторая книга
его цикла о Собирателе не интересует издательство, извинялись. В этот раз была
короткая приписка, что рецензорам понравилось. Но от того на душе не потеплело.
Данилов
повернулся к своему персонажу. Собиратель стоял на прежнем месте, нюхая воздух.
Глаза его сверкали.
– Это ее
запах?
– Это не твое
дело.
– Грубить не
стоит.
– Убирайся,
пока я не применил револьвер, – опустошение стало как никогда сильным, Федор не
мог поднять руки, но старался, чтобы его голос звучал твердо.
– Милорд
изволит ругаться...
– Милорд
изволит, чтобы ты исчез. У тебя нет шансов. Никаких. В стол, урод, вали в стол.
Лежи там, пока я не прославлюсь и издательства не захотят напечатать даже мои самые
смелые творения. Исчезни, не хочу тебя видеть.
– Вина?
– Что? – Федор
оторопел, насколько мягко и негромко заговорил Гретшом.
– Я предлагаю
выпить вина. На посошок, как сказал бы кто-то из твоих русских персонажей,
милорд, – в правой руке стервятника в черном фраке появилась пузатая бутыль. – Ты
не сможешь устоять, ведь сам предлагаешь себе выпить.
– Не смогу...
Федор встал,
постаравшись в тесноте комнаты не задеть верзилу плечом. Сел на диван, сейчас
собранный в «дневной» режим.
– Наливай,
чего уж там...
Ему никуда не
деться от своих персонажей. В том числе, и от демонов.
В левой руке
Собирателя появились две изящные хрустальные стопки.
– А может,
абсента? – пузатая бутыль сменилась высоким светло-зеленым графином.
– Может, – Данилов
смотрел в пол, разглядывая собственные ноги, сейчас обутые в стоптанные тапки,
а вовсе не в тяжелые походные ботинки. – Пошли тогда на кухню.
Вечером Настя,
придя с работы, застала его уже засыпающим. Поинтересовалась, что на столе
делают две чудные старинные стопочки, давно ли Данилов перешел на абсент, и кто
приходил в гости. Но Федор не слышал, он крепко спал.
Федор
вздрогнул, вскидываясь на промокших простынях. Он уже давно не видел такого
кошмара. Такого, что заставляет проснуться среди ночи, истекая потом. Сел,
потирая виски.
В соседней
комнате спала Настя, его бывшая настоящая жена, безразличная и холодная, но
готовая покорно называть его дорогим и милым. Он чувствовал ее присутствие так,
словно она лежала рядом. По-прежнему ощущал ее запах.
Но еще он
ощущал, что в комнате кто-то есть. И это совсем не Настя.
Помещение было
наполнено слабым синим светом от светодиода, горевшего на сабвуфере под
компьютерным столом. Сейчас этот свет был перечеркнут угловатой тенью того, кто
сидел на его стуле.
Такое уже
происходило с Федором раньше, после пьянок или под впечатлением от хороших
фильмов. Бывало, что среди ночи Данилов просыпался с тревогой, звенящей внутри,
и всматривался в полумрак. Казалось, что он отчетливо видит силуэты или тени, слышит
легкие звуки, но затем образы отступали, и великодушная явь успокаивала его
сознание.
Сейчас все
было иначе.
– Доброй ночи,
милорд, – Собиратель приподнял шляпу, а тень под потолком метнулась, как
загнанная летучая мышь.
– Какого черта
тебе нужно, Гретшом? Убирайся, это уже не смешно...
– Я пришел
рассказать, что мой двойник, молодой Собиратель, вернулся из Москвы. Теперь мы
знаем причины его неудачи.
– Тебя не
существует... Твою мать, сгинь... – Федор услышал стук собственных зубов. –
Пошел вон...
Он посмотрел
на свою правую руку, силой мысли приказав возникнуть в ней револьверу времен
Гражданской войны в США. В мертвенном синем свете Федор разглядывал скрюченные
пальцы, пустую ладонь.
Сидящий на
офисном стуле Собиратель негромко рассмеялся и Данилов ужаснулся, как
по-настоящему прозвучал этот смех в его крохотной комнате. Человек, сидящий
напротив, действительно существовал. На самом деле. Федор ощущал запах его
духов, аромат сигарет, вонь ваксы, покрывающей блестящие сапоги.
– Мы не имеем
власти над другими людьми. Мы, персонажи, созданные творцом. Единственным
человеком, умеющим познать нас, как живых существ, является наш творец. Ты знал
об этом, милорд? Не правда ли, занимательный факт? В связи с этим, у меня
появилась пара мыслей...
И он вновь
рассмеялся, словно на громадном жернове захрустели перемалываемые кости.
– У... би...
рай... ся... – Федор был готов расплакаться.
Он стиснул
зубы, чтобы в полный голос не позвать на помощь. Если на его крик прибежит Настя,
да еще и в одном нижнем белье (а то и вовсе без него, как любит), и найдет его
в пустой комнате, на мокрой простыне, в ужасе забившегося в угол... Нет, этого
не произойдет.
– Как
прикажешь, милорд.
И Собиратель
исчез. Только в этот момент Федор понял, что все время своего пребывания в
комнате тот держал в правой руке раскрытую наваху.
Через четверть
часа, когда Данилов смог придти в себя, он обнаружил, что дисковод из его
компьютера исчез. Тяжесть навалилась на плечи свинцовым одеялом, а в глазах
потемнело.
Федор пришел в
себя. Лицо овевал ветер, значительно более теплый, чем в феврале. Под лопатками
хрустели камни, где-то в ущелье завывало.
Открыл глаза,
подтверждая догадку. Скала. Плоская вершина скалы, на которой он так любил
собираться со своими персонажами. Бесконечный вечер на горизонте и бескрайняя
ширь степей. На ногах тяжелые ботинки, громоздкие, но удобные. Вокруг никого.
Приподнявшись
на локтях, он обнаружил, что в его левой руке зажат конверт из плотной бумаги.
Встав на ноги
и отряхнув пыль, Федор замер, разглядывая собственные пальцы. Все было реально.
Все это происходило с ним на самом деле, не в воображении или полусне. Он
действительно находился на вершине скалы, каждой клеточкой кожи ощущая и ветер,
и пыль.
Заранее
осознавая тщетность попытки, он попытался вызвать коммандос или гуннов. На зов
не явился никто. Дойдя до края площадки, Федор взглянул вниз, поражаясь высоте
выдуманного им монолита. Ветер продолжал пляску желтой пыли, закручивая ее в
изящные и завораживающие спирали.
Не до конца
понимая, что делает, Данилов сломал на конверте печать. Вынул тонкий лист
пергамента, зная, что увидит внутри.
«К сожалению,
Издательство отклонило присланный от Вас текст. Издательство и далее готово
рассматривать другие Ваши предложения. С уважением, главный...»
Отпустив и
конверт, и письмо с обрыва, Федор какое-то время задумчиво наблюдал за танцем
бумаги в порывах ветра. Через долгую минуту желтые квадратики исчезли из виду,
упав на пологий склон горы. Федор повернулся к центру площадки, к удобному
теплому камню, с которого любил разговаривать со своими созданиями. Прошел
вперед, не сразу замечая долговязую фигуру в черном фраке, стоящую возле
скального выступа.
– Как я и
говорил, – без приветствия начал Собиратель, – у меня появилось несколько новых
идей...
– Пошел вон! –
приказал Федор, но Гретшом проигнорировал.
– Дело в том,
что, в свете недавних событий, я задумался над вопросом власти. Да, милорд,
именно ты натолкнул меня на эти мысли, не нужно гневных взглядов.
Федор
попятился и Собиратель вышел из-за уступа. В одной его руке был зажат раскрытый
портсигар, в другой – раскрытая наваха.
– Пошел вон,
или я убью тебя! – выкрикнул Данилов, испугавшись слабости своего голоса.
Ночами в его фантазиях он звучал совершенно иначе.
В отличие от
хриплого прокуренного голоса Собирателя Гретшома, продолжавшего свой монолог,
несмотря на выкрики создателя.
– С одной
стороны, персонаж всем обязан своему автору. Каждой минутой жизни,
существования, поступками, словами, умениями.... С другой стороны, неужели
автор ничем не обязан своему персонажу? Особенно, когда считает того
реальным...
– Сдохни, сволочь!
Ты картонный персонаж, отклоненный в четырех издательствах! Таких как ты вообще
не бывает! Молодые авторы не умеют прописывать злодеев, гнида! В тебе нет
ничего настоящего!
– Ну зачем же
ты так оскорбляешь меня, милорд? – в два гигантских шага Собиратель оказался
очень близко. – И даже это ты не посчитаешь реальным?
Воздух
взвизгнул, рассеченный навахой, а Федор схватился за окровавленное бедро, взвыв
от жгучей боли. Едва не упал, но успел отпрыгнуть. Гретшом замер на месте,
рассматривая писателя из-под крохотных полей своей черной шляпы. В его глазах
веселились дьяволы.
– Конечно, я в
твоей власти. Во всяком случае, был, – Собиратель облизнул потрескавшиеся губы.
– Но и ты не должен забывать, что в случае трагической гибели автора продажи
его произведений могут резко подскочить в объемах...
И он снова
улыбнулся, как тогда, в комнате. Зубастый оскал, расколовший морщинистую дыню
его головы едва ли не пополам.
Федор взвыл,
вскидывая голову к пастельным небесам. Взвыл не от боли и не от хлещущей по ноге
крови, но от злости. Завопил яростно и громко, заставив отшатнутся даже
Собирателя. Он осознал ловушку, и в этот же миг понял, что лишь в его
собственных силах покинуть вершину скалы. Живым.
– Хочешь моей
крови, убийца?
Данилов
рассматривал удивленные глаза Собирателя поверх револьверного ствола. Теперь
это была не иллюзия – кисть писателя отягощал тяжелый металл армейского
револьвера. С натугой взводя курок, Федор оскалился, понимая, что в этот момент
похож на Гретшома, как зеркальное отражение.
– Ты ее не
получишь, сука!
И выстрелил
ровно за мгновение до того, как Собиратель ожившим пугалом бросился к нему,
вскидывая наваху. Руку дернуло, отвело в сторону, в воздухе повисло облако
порохового дыма, тут же сметенное порывом ветра.
Федор целил в
голову, но с непривычки попал в грудь. Слава Богу, что вообще попал...
Долговязый Собиратель замер, словно зацепился штаниной за крюк, а затем рухнул
навзничь, ударившись плечом о центральный камень площадки.
Данилов вновь
взвел курок.
– Мы не в
рассказе Кинга, падаль. А в жизни не бывает так, чтобы персонажи убивали своих
авторов...
Он прицелился
в голову умирающего Собирателя. Совсем близко.
В это
мгновение за его спиной скользнула угловатая тень, и молодой Гретшом, которому
предстояло стать Собирателем только во второй
книге, навис над плечом. Молодой Гретшом, нерешительный и слабый духом. Данилов
закрыл глаза.
Рассекая
воздух, сверкнула наваха, чей клинок еще не был испорчен зарубками или кровавой
ржой.
Помогая
раненому двойнику подняться, молодой Собиратель молчал. Перешагнув через труп
своего создателя, убийцы побрели к спуску с горы.
Молодого
писателя Федора Данилова нашли следующим утром. Скандал был страшный. Милиция
долго качала голосами, обсуждая, что такой странный способ самоубийства мог
выбрать только творческий человек. Тьфу, писатель, тоже мне... Ладно, когда
вены в теплой ванне полосуют, но чтобы самому себе горло вскрыть от уха до
уха... Жуть. Версия убийства не рассматривалась. Жена Данилова, в это время
проживавшая в его квартире, находилась в состоянии полнейшего шока, а ее
отпечатков на орудии самоубийства не обнаружили. Оружие это, кстати – странного
вида складной нож – сразу увезли на все мыслимые экспертизы. Оказалось, что
представляет историческую ценность...
Друзья потом
рассказывали следователю, что дело, скорее всего, в ней. Мол, любил он ее
страшно, а она ему взаимностью не отвечала. Ни когда вместе жили после свадьбы,
ни сейчас. Да, еще и выпивал, немало подчас, вот и скатился. Эх... Славный был
человек, талантливый.
Жесткий диск
свой из компьютера, на котором книги хранились, жене завещал. Ну а как еще
назвать такой поступок, если не завещанием, когда Анастасия Данилова обнаружила
в шкафу компьютерный винчестер, завернутый в свой самый эротичный лифчик?
Шумиха
успокоилась, друзья пили водку, а подруги плакали.
Очнувшись от
шока, Анастасия не оставила происшествия просто так, и подняла в СМИ новую
волну немалого шума. Сразу после ряда статей и интервью, объемы продаж трех опубликованных
произведений Федора Данилова мгновенно взлетели до небес.
Расшифровав
диск покойного мужа, Настя оперативно опубликовала и другие книги, в том числе
и два романа о Собирателе Гретшоме. Последние мгновенно стали бестселлерами. Ходили
слухи, что условия московским и зарубежным издательствам Настя выставляла самые
жесткие. Через год она устроила конкурс на написание третьей книги о Гретшоме,
которая называлась «Лезвия человеческих судеб». На полученные по праву
гонорары, Анастасия Данилова купила квартиру в Москве, поменяла машину и
сегодня живет на проценты с продаж.
| 
