Если вы слышите эту запись, значит… значит, я…

Что там вообще принято говорить в таком случае? Значит, я мертв? Попал в сумасшедший дом? Или растворился в диковинном мире, который открыл для себя, ничего не подозревая? Будет ли мне стыдно завтра поутру слушать собственный голос, прижав к уху коробочку цифрового диктофона?

Зачем я вообще создаю эту запись?

Не очень понимаю.

Но испытываю смутные ощущения, что обязан поделиться с людьми чудесами своего открытия. В случае, если со мной… если я… в общем, если что-то произойдет. Что-то не то.

Я закончу рисунок через несколько часов. Наверное, к полуночи. Мог бы и раньше. Но пальцы дрожат от усталости, словно работаю не кистью, а перемял килограммов триста глиняного теста.

А еще не выдерживает сознание. Мозг перетрудился вместе с руками, устроил бунт и время от времени отключается, оставляя меня в темноте. В такие моменты провалов – а их выдается все больше, и не помогают ни кофе, ни энергетические напитки на основе кофеина и таурина, – я прихожу в себя перед картиной. Измотанный, перемазанный краской, с подрагивающими коленками.

После приходит страх. Я до сих пор не понимаю, с чем столкнулся. Но хочу верить, что с чем-то добрым, загадочным, преисполненным новорожденного пульса.

Ах, ну да – картина… Нужно сразу уточнить, что речь пойдет именно о ней. Хотя если вы подумали, что я профессиональный художник, то ошиблись.

Мою профессию, если ее можно таковой назвать, можно отнести к искусству, но творцом холста я никогда не был. Я гончар. Бытовой гончар, однажды утром решивший изменить жизнь менеджера магазина бытовой техники, и купивший себе круг.

Сегодня, когда спрос на претенциозные предметы быта необычайно велик, покупать хлеб мне помогает именно глина. Сам себе, так сказать, начальник. Сам исполнитель, дистрибьютор, заказчик и бухгалтер. Если пройдетесь по арт-галереям и магазинам необычных подарков, найдете что-то из моих изделий, их в последний год разбирают весьма и весьма активно…

Виртуозом меня назвать нельзя. Работаю по самым распространенным, так сказать – «бытовым» видам керамики, в основном с майоликой или терракотой. В общем, с разновидностями, которые можно без труда воплотить в жизнь в комнате панельной девятиэтажки, где у меня оборудована и сушилка, и гончарный круг, и склад материала. Обжигаю, конечно, не дома, муфель есть у друга в кузнечной мастерской, приходится возить…

А картина? Да, вот она, прямо передо мной, выше человеческого роста, необычайно реалистичная. Даже лично меня удивившая, какой талант дремал в этих пальцах, больше привыкших к стекам и лепке…

Впрочем, о ней тоже нужно рассказывать подробно. С момента, когда Васька Плугов вернулся из своего долгожданного сафари, сделав мне диковинный подарок…

Так… нужно прерваться. Хочу кофе.

*********** 

Итак, продолжаю. На чем я остановился? М-м-м…

Да, точно, Васька. Неугомонный школьный друг, объездивший добрую половину планеты. Интересно, остались еще места, где он не бывал? Наверное да. Но и это упущение скоро будет исправлено.

Дикарем и автостопщиком, имея в кармане сотку баксов и паспорт, да спальный мешок за спиной, он побывал на Гоа, во Вьетнаме, Тайланде, Австралии, Южной Америке с ее Кубой и солнечной Бразилией.

Неуемный, грубоватый, бутылке пива предпочитающий косяк с «травкой», он исчезал из жизни нашей общей компании также неожиданно, как появлялся в ней. Если у тебя в три часа ночи звонит «Скайп», можешь не сомневаться – это Васька хочет похвастать, какой необычайно красивый закат он лицезреет на другом конце земного шара…

Друг Васька… если ты слушаешь эту запись, знай – я благодарен тебе за сувенир, самый необычный из всех твоих гостинцев! Просто не представляешь, сколько часов упоения и неуемного счастья подарил мне, невесть как протащив коробку через нашу неприступную таможню!

Картина… черт, я почти не могу отвлечься от работы, даже когда заставляю себя делать перекуры. Вот и сейчас, стоит мне лишь взглянуть на нее, она зовет. Манит. Доделать. Пока не иссякли силы и азарт. И пока не кончились краски…

Краски. Наверное, настоящее волшебство кроется именно в них. Иначе я столь потрясающий эффект объяснить не могу. Их-то и привез мне Плуг, на прошлой неделе вернувшийся из путешествия по Южной Африке…

[цензура], как же разбегаются мысли…

Такое чувство, что весь моток моих измышлений превратился в хрупкий сланец, расслаивающийся при малейшем давлении. Иногда кажется, что я схожу с ума. Иногда – что достиг максимального просветления и творческого экстаза, обрести который везет лишь одному творцу из сотни…

Круг, на котором я создаю свои глиняные шедевры, напоминает мне мельничный жернов, перемалывающий человеческие судьбы. В самую мелкую пыль, которую только можно вообразить. Беспощадно, ежедневно. Ежесекундно.

Даже сейчас, когда я допиваю кофе, болтаю в диктофон и пытаюсь оттереть с запястья бесценные крохи подсохшей багряной краски, я чувствую, как судьба моя заплетается в тугой узел, а ее будущее перемалывается в муку, которую запекут хлебцами и пожрут ненасытные тени, следящие из тьмы мирозданья за нашими нелепыми телодвижениями.

Почему я не рисовал раньше?

Почему не смог почуять, каким мощным магнитом меня влечет в мир изобразительного искусства? Наверное, погрязнуть можно в любом деле, даже таком творческом, как керамика… Не то, чтобы я считал себя высококлассным профессионалом. Но кое-чего добился, да и поделки мои в салонах города стоят значительно дороже ста рублей. Да-да, говорю об этом без ложной скромности – своих успехов в спиральной жгутовой технике или литье шликера я добился. Не то, чтобы это должно вас впечатлить, но я горжусь собой.

Ух ты… Пальцы похожи на червяков, и я умудряюсь восстановить контроль над ними, только вернув в руки кисть и пластиковую дощечку, из которой смастерил себе палитру. Они извиваются и норовят уронить кофейную кружку. А кожа потемнела так, будто вместе с открытками с Черного континента Плуг притащил кусок чужого солнца, под которым я немедленно обгорел.

Где носила тебя нелегкая, друг мой? Куда занесло ветром странствий и жаждой приключений?

Сейчас мне сложно вспомнить все названия, что перечислял ты за бутылкой тем упоительно-бесконечным вечером, когда внезапно показался на пороге моей скромной обители. Помню рассказ про водопад в девять десятков метров, а вот названия не воспроизведу. Кажется, провинция называлась Ква-Зулу-Натал, или что-то вроде этого.

Водопад высотой в три девятиэтажки! Вы можете себе представить? Я не очень, хоть никогда на воображение и не грешил… А сколько баек и легенд привозишь ты обычно из своих турне, беззастенчиво дополняя их собственными дополнениями и откровенными выдумками?! Про мистику, чудовищ и проклятые сокровища…

Удивительно, но сейчас мне кажется, что люстра слеплена из сырой глины. Или мясного фарша. Если это так, ее следует как следует просушить. Я имею в виду, перед обжигом…

[цензура], иногда мне кажется, что я чувствую ветер, хотя помещение мастерской надежно изолировано от сквозняков. Хотя, наверное, это звучит излишне пафосно… Просто я заколотил окна, как только начал работать с глиной, вот и все… Но ветер есть. Он тут, почти ощутимый кожей. Он течет со стороны картины, заставляя оборачиваться и снова ловить ее взглядом.

Я пойду… нужно сделать еще пару мазков. При том, что произведение весьма бесхитростно, его огрехи заметны самому беглому взгляду…

*********** 

Кхм… [цензура], сколько же прошло времени? Ого… ух, как же я устал. Краски подходят к концу, но я почти закончил. Наверное, сегодня все-таки доведу дело до конца… Конечно, только если буду делать передышки, не позволяя вдохновению брать контроль над моим телом.

Я уже не помню, зачем начал диктовать эти необычные мемуары. Но прижаться сухими губами к брикету диктофона – едва ли не единственный способ вырваться из-под обаяния процесса, давая отдых пальцам и ногам.

Вы в курсе, что если в глиняную массу добавить специальные плавни или кремнезем, то во время обжига можно изготовить каменную посуду? Сейчас мне кажется, что мои предплечья обожгли именно по такой технологии. Занятно, да? Стоит взять кисть, и запястье приобретает пластичность. Стоит потянуться за кружкой или присесть на стул, как я весь деревенею… Интересно, описываемые мной ощущениях знакомы всем художникам, или я подхватил какой-то редкий творческий вирус? Аха-ха…

[цензура], вот это да! Оказывается, во время очередного припадка я дорисовал чуть больше, чем запомнил… Сколько же там проемов и порогов? Сорок? Сто? Когда начинаю считать, в глазах плывет, а голова кружится.

Не буду пересчитывать. Стану рисовать до тех пор, пока анфилада не упрется сама в себя. В бесконечность. Или пока не кончатся краски…

Ох, конечно, картина… Я все время возвращаюсь к разговорам о ней, но так ничего толком и не поведал. Она большая и высокая, как… А, нет, я опять забегаю вперед… Краски. Все началось с того, что Плуг привез мне краски.

Какой же красивой показалась мне коробка!

– Ну, Артемио, держи, – сказал мне Васька, вынимая из рюкзака объемный сверток. – Подарок тебе. Сувенир.

К тому времени мы, вроде бы, успели выпить полбутылки, и потому моя благодарность была искренней и чутка сопливой. Рассыпаясь в любезностях, я принял увесистый дар, не спеша разворачивать тряпки.

– Что там? – Да, именно так я его и спросил.

Кажется. Это не важно. Важно, что шкаф, в котором я храню свои запасы «кембрийской» глины в вакуумных упаковках, сейчас подозрительно косится на меня. Он словно знает что-то, неведомое мне, источая презрение и плохо скрываемую агрессию в каждой линии и отблесках стекла в дверцах…

Да, я спросил Ваську. Хорошо знал, что коварный Плуг не расскажет. Но спросил… Он только улыбнулся и подмигнул. Верный друг, никогда не забывающий обо мне в своих бесконечных бродяжничествах.

– Там, – улыбнулся он, наливая еще, – загадочная душа коренных жителей Африки. За что русский морду бьет, африканец только извинится. Не удивлен, что из них сделали нацию рабов…

Тут он конечно загнул. Да и расистом никогда не был. Но после возвращения все же позволил себе несколько куклусклановских фразочек.

– Представляешь, Артемио, – рассуждал он, продолжая прокуривать мне кухню. – Они натурально от нас отличаются. Всем! Я сейчас не про кожу. Я про образ мыслей, религию, историю. Стою я напротив этого старика, с ног до головы покрытого бусами и пирсингом из птичьих костей, и челюсть отвисшую держу. Вот натурально [цензура] напротив инопланетянина стою. Вроде одинаковые, в глаза друг другу смотрим. А я понимаю, что там нет ничего. Нет ничего, что я смог бы хоть когда-нибудь понять. Знаешь, как жутко?..

Да, тогда мы славно напились. Потом Плугов как обычно потребовал слепить какую-нибудь [цензура], и я, как обычно, не стал его останавливать. Ну не [цензура] ли? Он перевел почти три килограмма глины, но я не в обиде. Потому что в свертке, который остался ждать меня на кухонном столе, обнаружилась изумительная шкатулка…

Наверное, вы думаете, что изумительный – это очень красивый и изящный? Нет… она была вовсе не красива или тонко исполнена. Но человека творческого, а я себя к таковым отношу, покорила сразу. Грубоватая, собранная из досочек черного тяжелого дерева. Она выглядела, словно прожила на свете лет двести уж точно.

На какое-то время я даже потерял дар речи.

Как от ценности подарка, так и от страха, что если бы Ваську взяли на таможне, головы бы тому не сносить. Наблюдая, как я верчу ларец в руках, тот засмеялся и закурил снова…

Да, сейчас бы я тоже покурил.

Организм преображается. Он просит нового.

Он ликует, как ребенок на Новый Год… Электрический чайник в углу смотрит на меня готовым к атаке псом, а его шнур-хвост даже подрагивает, выдавая намерения… Так, друзья, я снова хочу крови… [цензура]! Почему я так сказал? Кофе, конечно, я хочу кофе… Прервемся. Главное, не спешить рисовать, хотя удержаться от соблазна все труднее…

*********** 

[цензура], я все же не устоял. Хотя на этот раз выпал ненадолго. Надеюсь… Часы в другой комнате, мобила там же, так что я даже не могу вычислить, который час…

На чем я остановился?

Ах, да… если вы слушаете эту запись, значит я…

Нет, это уже было… Картина… Да, точно, ларец.

– Балда ты, Артемио, – сказал Плуг, щурясь сквозь дым. – Думаешь, это и есть подарок? Ты открой!

И я открыл. Бережно и осторожно, будто оттуда на меня могло броситься чужое, хищное и жаждущее крови. Открыл с замиранием сердца.

Так, собственно, эта история и началась.

Внутри, как вы уже догадались, нашлись краски. Три пузатые прозрачные склянки, запечатанные пробками из окаменевшей смолы. В склянках – нереально-яркие краски на незнакомой основе. Густые и сочные настолько, что их хотелось выпить. Багровая. Ядовито-желтая. И небесно-голубая, как пойманный в бутылку кусок июльского неба.

– Вот – подарок! – Продолжал смеяться Плуг.

– Краски? – В тот момент мне казалось, что ценность шкатулки гораздо выше ее содержимого. – И что мне с ними делать? Переквалифицироваться в художника?

– Да хоть в глину замешай, – так сказал мне Васька в ответ. – Знаешь, какой раритет? Это тебе не химия голимая, что в магазинах продается. Это натур-продукт, так сказать. Из настоящих африканских трав и вулканического пепла изготовлено. Сам видел, как местные шаманы ее замешивают для раскраски щитов или барабанов. Представляешь, сидят себе на завалинке и жуют кашицу, поплевывая в общий чан. Вот прямо на собственной слюне и мутят! А эта, кстати… – Он дотянулся до багряного бутылька. – Эта едва ли не на крови.

Помню, тогда мне стало дурно. Чуть ли не до тошноты.

Но чуждый нам мир на то и чуждый, чтобы оставаться непонятным.

Захлопнув крышку, я сглотнул комок, воочию представив себе темнокожего морщинистого старика, беззубым ртом пережевывающего траву, сплевывающего семечки и добавляющего образованную кашицу в деревянную миску с остальными ингредиентами…

Вот так я познал содержимое ларца.

Еще раз спросил, что делать с этим скудным набором цветов. Божественно натуральных цветов. Наверное, такими Бог красил кожу Адама и Евы, спустив с конвейера. А Васька в ответ снова улыбнулся.

Интересно, а если в следующий подход я нарисую человечка? Багрового человечка? Который стоит на самом дальнем пороге перед закрытой дверью и рисует на ее поверхности новую анфиладу? Аха-ха… [цензура], а может и меня сейчас малюют яркими африканскими красками, находясь где-то за спиной, в мертвой зоне, невидимые моему взору?

Какая философская мысль… Кажется, я все же перетрудился…

*********** 

Почти закончил. Да, почти.

Еще немного, хотя работать становится все труднее. Что еще я хотел рассказать, прежде чем перешагну порог? Я, кажется, так и не объяснил, что сделал с подаренными красками?

Я решил нарисовать картину.

Ну, сказать честно, картиной в полном смысле слова ее назвать нельзя. Как по причине невысоких художественных способностей вашего покорного слуги, так и из-за немногочисленности цветов. Это, скорее, настенное панно, исполненное в стиле реалистического минимализма.

Как-то утром, приступая к работе над набором пиал, которые планировал подороже выдать за старинную посуду из Туркменистана, я посмотрел на закрытую дверь мастерской. Да-да, ту самую, перед которой сейчас сижу на полу. Дверь, ведущую из комнаты в коридор, кухню и остальную часть моих микроскопических апартаментов…

Да, в то время это показалось мне хорошей идеей.

Разнообразить, так сказать, дизайн двухкомнатной квартирки эдаким смелым решением интерьера. Еще не приступив к работе, я уже представлял себе, как буду сидеть за кругом, глядя на картину.

В пол оборота к окну, лицом к двери.

На которой изображен ряд фальшивых дверных проемов, прямым коридором убегающий в бесконечность. Ряд прямоугольных, чуть заоваленых арок… Если смотреть на них под определенным углом, возникает тошнотворно-реальное чувство, что там, где еще вчера располагалась моя кухня и санузел, сегодня раскинулись шикарные хоромы ста комнат. Как во дворце. Дворце с темно-красными стенами, синим полом и желтыми дверными коробками без створок.

Вы можете смеяться, но тогда мне вправду казалось, что так я смогу создать иллюзию разорванного пространства. Расширить мастерскую, так сказать. Пусть даже зрительно… А что? Я где-то читал, что именно так дизайнеры решают психологическую проблему тесных комнат…

Пришло ли это решение сразу?

Нет.

Краски не звали меня, не будили по ночам. Они дожидались. И оказались весьма терпеливы в своем ожидании.

Плуг снова упорол в одну из своих диких поездок, а я купил набор кистей и приступил…

Было ли сложно? Нет, пожалуй, не было. Я точно знал, что именно и где рисовать, в каких пропорциях и с какого ракурса. Это кажется невероятным, но я даже не делал наброска – клал краску как есть, прямо на обойную пленку, которой была оклеена створка.

Диктофон улыбается мне. У него сотни крохотных острых зубов, как у акулы. Это так занятно. Он укусил меня за мочку уха, представляете? А еще я слышу запах гари, будто у кого-то из моих соседей пожар. Но это мираж, я точно знаю – окно плотно заколочено, так лучше для глины…

На чем я остановился?

Да, я начал рисовать, так втянувшись в процесс, что не спал уже часов тридцать… Кстати, первым же вечером я впервые познал… как бы это сформулировать? Ну, скажем так – познал необычность картины. Ее волшебство.

Притяжение, испытываемое мной сегодня, еще было не так очевидно, и я сидел за кругом. Ваза… да, кажется, я делал вазу… И самым краешком глаза успел заметить, как внутри эскиза что-то шевельнулось.

Думаете, мне померещилось? Сегодня, когда до финала осталась всего пара взмахов кисти, я совершенно точно уверен, что вовсе мне не показалось. Там действительно что-то промелькнуло – как если бы цепь порогов в одной из глубинных комнат перебежала густая тень.

Испугался ли я?

Наверное.

Помню, как задрожали руки и будущая ваза в моих пальцах развалилась бесформенным пластом. Но страх довольно быстро сменился предчувствием чего-то мистического, запретного, доступного избранным. Эта сопричастность к избранным и победила страх…

Знаете, как получить на глине чудесный блескуче-зеленоватый оттенок, который мы называем поливой? Для этого достаточно бросить в добротно раскаленную печь несколько горстей соли, оставив еще на три часа. Сейчас моя душа покрыта этим самым налетом – заиндевелая в ожидании чуда…

*********** 

Ну вот, картина продолжает меня удивлять. Пару часов назад я обнаружил, что дверная ручка, которую я тоже замазал багрянцем, исчезла. И петли.

Конечно, первым впечатлением стал шок. Но затем волшебное предчувствие снова взяло верх, и я взглянул на проблему под совершенно иным, так сказать – умиротворенным углом.

А знаете, на что была похожа моя первая реакция? На создание глиняной посуды технологией «на веревку». Когда бутылка, скрученная из веревки, обмазывается глиной, а после высыхания шнур разматывается, вынимаясь из горлышка. Вот именно такой волосатой пенькой в ту секунду показалась мне и моя душа. Длинным тонким шнуром, который чьи-то ловкие пальцы вытягивают через мой рот, чтобы превратить в омертвевший манекен…

Аха-ха, меня замуровали. Стоит отойти от рисунка на пару шагов, как создается стопроцентная иллюзия безграничного пространства. Ха, нет больше двери в прихожую! Есть нескончаемый коридор в незнакомый мне мир, дышащий чем-то манящим. Чем-то жарким. Да, теперь я точно ощущаю теплый ветер, которым тянет в мастерскую.

Неужели миры, о существовании которых так много говорят и пишут, на самом деле существуют?

Если вы слушаете эту запись, я действительно решил это выяснить.

Закончить рисунок.

И проверить…

*********** 

Наверное, это не очень нормально…

[цензура], это точно ненормально.

Но я только что пришел в себя после очередного художественного запоя. Вероятно, я впадаю в какую-то разновидность транса, раз все меньше и меньше отдаю себе отчеты в действиях. Если верить порезу на левом предплечье и окровавленному стеку для резьбы по глине, я разбавлял багровую краску. Кровью. Своей кровью…

[цензура], это точно ненормально, но я не испытываю ни малейших угрызений совести. Боли, что любопытно, тоже нет…

Краски… волшебные, чудесные краски, открывшие мне путь в сказку. Что там Плуг говорил о необычной благодарности чернокожих? Ах да, что-то про другой менталитет, так непохожий на российский. Про заискивание перед туристами, которых там табунами гоняют… Васька, дескать, в запретную храмовую хижину без приглашения, да еще и крынку какую-то разбил. А старик-хозяин вместо истерик и драки не только ругаться не стал, да еще и шкатулку подарил…

Багряная краска, которой я рисую дверные проемы, снова подходит к концу.

Пока рана свежа, я, пожалуй, обновлю запасы…

*********** 

Ну вот, можно сказать, что работа выполнена! Я молодец, наверное…

Аха-ха… открывайте шампанское, господа…

Это еще что за?.. Постойте!.. Матерь Божья, я что-то вижу…

[цензура], что это за гадость?! Какого [цензура]?! [цензура], я не могу смотреть!

Нет! Нет… Это что – пасть?! Господь милосердный, оно ломает проемы…

[цензура], оно совсем близко!...

Примечание стенографиста: Далее на записи слышится крик, который без перерыва длится 17 секунд. По его окончанию можно различить плач мужчины, звуки борьбы и опрокидываемой мебели, крики агонии, а также рычание проникшего в мастерскую «Объекта». Вероятно, за несколько секунд до обрушения перекрытий диктофон отлетел в сторону и ударился о предмет мебели или стену, вследствие чего и отключился.