Розы удобряют кровью

Ты спрашиваешь старика Джейкоба, когда закончится эта война, малыш? Х-ха, лопни моя усталая печень, парень, эта война, сдается мне, не закончиться никогда. Или тебе опять хочется послушать про сражения, маленький бездельник? Опять желаешь слушать, как лилась кровь, а люди задыхались от пыли, поднятой рыцарскими лошадьми? И тебе еще не надоело? Х-ха… Да, парень, ты славный малый и думаю, что когда ты подрастешь, из тебя выйдет толковый солдат. Ну хорошо, дай мне передохнуть. Сейчас я поудобнее устрою свою культю на этом полене, что служит мне костылем, отложу тушу, разделать которую милорд поручил мне к вечерне, и расскажу тебе…

Такому как я, малыш, нет нужды думать о том дне, когда заканчивается война. Нет нужды, потому что когда по стране летит весть, что война окончена, это означает только одно – теперь мне нужно заботиться о том, чем заработать себе на жизнь. Да, воевать – непростая работа, клянусь Пречистой девой. Грязная, кровавая и жестокая, но слаще ее я не встречал, могу тебе точно сказать. Х-ха… С тех пор как эти двое безумцев из Геннегау – так немцы называют графство Эно, что во Фландрии – сформировали пехотный отряд, лягушатниками прозванный "Вдоводелы", я ни разу не жалел о своем выборе. Не жалел и тогда, когда погрузившись на корабли, безумцы из Геннегау вернули нас с континента. Привезли домой только затем, чтобы сразу же после войны с Францией окунуть в котел кипящего масла, называемый войной Роз. Это произошло как раз накануне. Да, за несколько лет до этого на берегу Дувра нашли обезглавленного Саффолка – первую жертву интриг лягушатницы, а Ричард Йорк уже хмурил брови, оглядываясь на Лондон. Да, скажу тебе так, парень, что если в те годы и был в Англии человек, достойный стать ее королем, то это был герцог Ричард… Х-ха… тогда-то все и началось, вырвите мне второй глаз…

Но если ты спросишь меня, когда все закончится… Я действительно не знаю, когда закончится эта война. Но до последнего вздоха буду с упоением вспоминать ее дни, когда мы были молоды, полны сил и желания сражаться. Смотри, мой мальчик, на этом кухонном столе ты видишь не миски и кастрюли, которые старому Джейкобу приказали вычистить еще в обед. Ты видишь здесь ряды пехоты и кавалерии, которые горделивые дворяне решили в очередной раз свести в битве за золоченую корону. Ах, как же четко, как предельно четко я вижу сейчас каждый из минувших дней. Поход за походом, схватка за схваткой. Февральский день, заснеженные поля при Мортимер-Кросс, где юный потомок Йорка привел нас на смерть, обернувшуюся нашим триумфом. Видишь ли ты тоже самое, мой мальчик? Видишь ли ты напряженные лица пехотинцев, их горящие глаза, эти плотно сжатые губы? Они ждут сигнала, глядя на своих сержантов, и мы среди них. Вдоводелы, ведомые двумя сумасшедшими из Геннегау, пришедшие сюда не за идеалы герцогов и графов, но за звонкую монету.

Я ведь уже говорил тебе, что наш отряд больше чем наполовину состоял из ирландцев? О, это были славные парни. Но вот поднимаются флаги, звучат рога, и линия короля Эдуарда движется вперед. Не в первый раз, клянусь тебе своим шрамом на щеке, йоркисты вот так вот наступают вперед, чтобы в очередной раз попытаться сломать хребет Французской волчице… Да, не буду спорить, в тот день нас было больше, но видит Бог, сколько раз мы сражались и в меньшем числе…

Над головой гудит, словно ангелы Христовы предвещают пришествие его. Это стрелы, мой мальчик, и нет пока в сражении напасти, страшнее, чем эта. Смерть рушится на наши головы мгновенно, незримо, окруженная страшным гулом. Так неожиданно, что ты не успеваешь сказать: "Патрик, вот твоя фляга, забери ее, пока я не пролил"… Мы умираем один за другим, и наши враги умирают, встречая град ответных стрел. Сердце твое готово выпрыгнуть из груди, потому что пока говорят луки, мечи молчат. Тебе страшно, но ты боишься не смерти – ты боишься, что не успеешь дойти до линии врага, подстреленный тонкой оперенной деревяшкой. Но мы приближаемся, неся потери, но приближаемся, смахивая с лиц пот, и вот со всех ног бежим вперед. Мы кричим, словно безумцы, рычим и скалим зубы. Пехота врезается в пехоту, как топор входит в колоду. И тогда ты перестаешь видеть что-либо, кроме сверкания клинков…

Рыцари летят в атаку, закованные в железо, отважные и столь же безрассудные. Да, ланкастерцы тогда здорово ударили по нам, перевернув наш правый фланг, как я переворачиваю эту миску. Но мы выстояли, видит Всевышний, выстояли, отойдя назад не больше, чем на десяток шагов. А потом мы увидели в небе три солнца, знамение Господне, и над армией пронесся рев, заглушающий смертоносное пение стрел. Три солнца, как явление Святой Троицы, даровавшие нам победу в битве, хотя ублюдку Джасперу все равно удалось уйти. Ты слышишь звуки сражения, малыш? Я слышу их отлично…

Рука ноет. Ей хочется еще. Я скажу тебе так, малыш. За что бы не воевал настоящий солдат – будь то деньги, корона или богатая земля, как только он единожды проливает кровь врага, ему хочется еще. Х-ха, мы были ненасытны. Тот кто стоял плечом к плечу, жаждал схватки не менее. Мы мерзли от холода и голодали, сгорая от зависти при взгляде на теплые рыцарские шатры, но были преисполнены решимости драться дальше. И снег, клянусь тебе в этом дыркой в своем боку, не был помехой.

Жажду не смогло утолить даже нанесенное нам поражение, в котором Вдоводелы были опрокинуты уничтожены, а я лишился двух пальцев. Да, мой мальчик, не смотри на старого Джейкоба так. Поражение не способно сломить дух настоящего воина, да. Опечалить, заставить горевать по ушедшим друзьям – да. Но не сломить. Буквально через две недели после Мортимер-Кросса, при Сент-Олбансе нас опрокинули. Ты видишь этот день, мой мальчик? Видишь его так же хорошо, как я вижу его? Когда снежное месиво под ногами солдат превращается в непроходимую грязь, но мы все равно идем вперед, жадно вдыхая морозный воздух, а одно прикосновение к ледяному клинку обжигает кожу? Мы вновь врубаемся в ланкастерцев, не зная ни усталости, ни пощады, а при виде шотландца, каких в армии Марго было предостаточно, любой ирландец звереет, как медведь. Х-ха, парень, скажу тебе, что злее шотландца на этой войне нет никого. Но видел бы ты, что с любым из них делает ирландец из нашего отряда… И вот мы опрокинуты. Души наши наполнены расплавленным свинцом, кровь на губах горька как никогда, а вид Уорвика, дающего приказ отступать, заставляет сердце уходить в пятки. Будь проклят вовеки сэр Генри Лавлейс, по приказу королевы и за ее деньги предавший нашу армию в момент ее величайшего триумфа…

Но мы не сломались, малыш. И не сломаемся никогда. Да, в следующем крупном сражении старик Джейкоб потерял все, от ближайших друзей, с которыми прошел Аквитанию, Фландрию и половину Англии, до своей левой ноги… Но если Господь спросит меня: "Джейкоб, хотел бы ты вернуть свою ногу, чтобы в битве при Тоутоне все сложилось иначе?", я бы ответил ему отказом. Потому что того, что я видел своим целым глазом при сражении у Тоутона, малыш, мне не забыть никогда… Я видел, как Уорвика ранило в ногу. Я видел слезы на глазах воинов, которым годился в сыновья, я видел, как опускались руки. Но когда граф на глаза своих солдат зарубил собственную лошадь, поклявшись, что готов умереть в рядах простых пехотинцев – среди нас, мой мальчик – я понял, что мы не можем проиграть. И мы не проиграли. Половину этого проклятого мартовского дня мы форсировали реку, подыхая от холода и ветра. Подыхая от стрел, валящихся нам на голову, подыхая от постоянных атак ланкастерцев. Но мы взяли берег. Ценой немыслимых потерь, пробираясь по трупам своих братьев и друзей, мы вгрызлись в мерзлую землю, отбросив врага и я сам видел, клянусь тебе в этом Господом нашим, как ирландская стрела пробила горло лорда Клиффорда, убийцы брата нашего юного короля.

Наступает следующий день и я скажу тебе так, парень: когда ты ночью скукожился под драным плащом и кажется, что от холода не доживешь до утра, война не кажется тебе чудесной. Да… Ты отдал бы последний шиллинг только за то, чтобы оказаться дома, в тепле и с теткой под боком. Но когда утром встает солнце и трубы голосят сбор, жидкий огонь, клянусь тебе, наполняет твои руки и ноги. На следующий день мы снова пошли в атаку. Чудовищную атаку в снежном буране, где сам ветер подгонял нас вперед. Ланкастерцы били против ветра, наши славные лучники поднимали их стрелы и били в ответ. В тот день я не верил, что снег бывает белого цвета, парень – я думал, что он цвета крови.

А затем до мы вновь дошли до рукопашной. И от того, что произошло в тот день при Тоутоне, у меня до сих пор холодеют ладони, а спина каменеет. Потому что столь яростной схватки меч в меч я не видел ни во время войны с Францией, ни в самом начале противостояния Роз. Мы рубили ланкастерских солдат без разбору, и они отвечали нам тем же. Пал Нортумберленд, пал вероломный Эндрю Троллоп, верные псы Ланкастеров. Но нам было мало. Мы сражались за деньги, за воинскую славу и за головы родственников нашего короля, одетые на частокол Йорка. Нам было мало тел, падающих под ноги. Мы скрежетали зубами, выли волками, ломали клинки и щиты, но все равно дрались. Уорвик был рядом, не обманув свою пехоту, и мало на свете более могучих рыцарей. С ним же был и его брат Джон Невилл, лихой вояка, позже за героизм назначенный лордом Монтэгю… И словно бы впитывая их отборную дворянскую ненависть, мы обезумели. Стали зверьми, не людьми. Ланкастерцев сбросили в соседнюю реку, преследовав долго и безжалостно. Добивали из луков почти в упор. И не смотря на то, что Генриху и Марго удалось улизнуть, это была славная победа.

Но победа, парень, никогда не дается легко. Я помню, как на своих дрожащих от усталости руках выносил из боя обоих братьев из Геннегау, под чьими гербами мы вернулись в Англию. Как рыдал и стонал, глядя на их серые лица. Помню, как лишь на второй день понял, что мою иссеченную ногу уже не спасти. Помню, как пытался остановить кровь ирландцу, с кем еще утром этого дня делил хлеб.

Ты спрашиваешь меня, почему я не возненавидел войну? Почему не проклял ее, отнявшую моих друзей, моих командиров, мой отряд, носящий грозное имя Вдоводелов? Да потому что, мой мальчик, на свете нет ничего более благородного, чем война. Война лицом к лицу с врагом, которого ты можешь повергнуть. Который может повергнуть тебя в ответ. Да… если дьявольский порошок и вправду придет на смену луку, война изменит свой лик. Заставит ненавидеть себя. До тех пор, даже покалеченный, я снова готов идти в бой, бросив кошеварить и развлекать молодежь байками.

Ты спрашиваешь меня, когда закончится эта война? Я не знаю, малыш. Маргарита сейчас в Шотландии, и думаю, что не сидит без дела. Это означает одно, знает и сквайр и простолюдин – она вернется, и кровь снова оросит луга Англии. Если же тебя интересует мнение старого Джейкоба, то оно такого, х-ха: пока рука воина способна держать меч, мой мальчик, война не закончиться никогда. Ну все, малыш, мне нужно заниматься делами… беги, поиграй…