Человек из Новодворово

- Держи, болезный, выпей-ка, полегчает, - Нефедов протянул мужичку поданную солдатом жестяную кружку. Тот принял дрожащей рукой, принюхался, вдыхая резкий запах, а затем в три жадных глотка выпил спирт, крякнув от натуги. Старшина забрал у беглеца кружку, заботливо протянул папироску, даже помог прикурить.

Мужичок успокаивался. Уже не так дрожали руки, лихорадочный блеск в глазах сменился задумчивой поволокой. К потолку низкой бревенчатой землянки, куда люди Нефедова привели беглеца, заструился табачный дымок. Выждав минуту и закурив сам, Нефедов откинулся на лавке, локтем опираясь на грубо сколоченную столешницу, и обернулся к солдату у входа. Тот вышел прочь.

- Ну, а теперь давай еще разок... С самого начала, по порядку, внимательно, да старайся ничего не пропустить... - голос старшины успокаивал, заставлял расслабиться, не тревожиться и словно погрузиться в дрему, - я хочу знать любые мелочи, какие только вспомнишь... Не бойся ничего, и рассказывай...

- Дак чего рассказывать-то, товарищ старшина, - мужичок перевел на военного задумчивый, уплывающий вдаль взгляд, - все ведь как было, на духу рассказал уже, ну этим, которые утром с допросом приходили.

Нефедов нахмурился. Ну да, таким расскажешь... А то, что беглеца из Новодворово перехватили люди из комиссариата, огорчало его даже больше, чем само происшествие в деревне. Он поскреб грубым пальцем стол, отколупнул щепку.

- А ты про утренний допрос забудь, Сергей, забудь и все тут. Словно не бывало. Дело комиссаров - искать в рядах нашей победоносной армии ростки упадничества и недоразвитой коммунистической воли, меня же другое интересует. Я с тебя спросу не возьму, что ты у фашистов подачки для детей брал или на фронт не пошел, когда других забирали, меня совсем, совсем другое интересует. Так что давай, выкладывай, а я послушаю...

- Ну, если, товарищ старшина, настаиваете, так чего бы и не рассказать заново, - милостиво согласился мужичок, не предполагая, по какому опасному краю ходит. Спирт, бахнувшийся в пустой с прошлой ночи желудок, свое дело делал исправно, - только как вспомню, так сразу в дрожь бросает, вы уж поверьте...

Нефедов верил, но молчал.

- ...так что поймите, нелегко мне все это...

- Расскажешь - подлечим, - кивнул старшина, - но сначала история, и чтобы подробно, до мелочей... Мне каждая зацепка важна...

- Понял вас, товарищ старшина, все как есть выложу...

И беглец начал рассказывать.

Сергей Уваров любил выпить. Ну, собственно, как и каждый нормальный мужик в деревне. Но если остальные могли во время потребления еще и на поле работать, или по хозяйству, то Уварова крепкое пойло вгоняло в многодневные загулы, в течение которых он мог быть как неоднократно похмелен, так и неоднократно бит собственными односельчанами. Именно пьянство позволило избежать (то ли на удачу, а то ли на позор со стороны всего оставшегося в деревне населения) мобилизации и отправки на фронт. Ну, разумеется, в редкие дни просветления он понимал, что именно светит дезертиру, пусть и невольному, со стороны блюстителей порядка в рядах Красной армии. Но поделать ничего не мог - не бросаться же теперь вслед за мужиками, согнанными на фронт, раскаиваясь в грехе? Мигом сошлют в штрафбат, а то еще и судить станут. Лучше уж здесь, все хоть какая-то старикам помощь... Так и остался в Новодворово, вместе с ранеными, изредка возвращавшимися с далекого пока фронта, да стариками. При этом, конечно же, про пьянство свое не позабыв...

Вот и вчера, когда в деревню вкатились первые машины черного цвета с крестами и молниями вдоль бортов, он был пьян. Не то чтобы смертельно, скорее уже начинался тяжелый отходняк, во время которого ни рукой лишний раз не двинуть, ни водички из ведра глотнуть. Лежал себе в сарае, укутавшись в сено и старый ватник, и негромко стонал, пытаясь восстановить в памяти события вчерашнего вечера. Пахло старой травой, гнилым тряпьем и дегтем. А затем Уваров неожиданно услышал рев двигателей, громкие крики баб со дворов, задыхающийся лай псов и... выстрелы. Несколько оглушительных выстрелов, навсегда расколовших утро над Новодворово на "до" и "после".

Мучаясь от боли в отбитой вчера руке, попытался встать, охая от головной боли. Подтянул штаны, упал на четвереньки, и, перебирая всеми четырьмя конечностями, пополз к дощатой стене, сквозь которую навылет било ослепительное апрельское солнце. Подполз, приникая небритой щекой к зазорам, и обомлел, едва не обтрухавшись.

Из матово-черных грузовиков выпрыгивали фашисты, все как один в черной форме, с серебряными бляхами, и автоматами наперевес. Да и грузовиков-то Уваров таких не видел отродясь - длинные, мощные, вместо задних колес гусеницы, как на бронетехнике. Вот тут Сергею стало действительно страшно, до колик в животе, до ледяного пота. Не в силах пошевелиться, он смотрел на то, как три десятка немецких солдат рассредотачиваются по деревне, редко стреляя в воздух и пинками сгоняя людей к центральному колодцу. Следом за грузовиками на окраине деревни появилось два танка, мелкие, мобильные и верткие, они железными чушками замерли неподалеку, взяв под прицел пулеметов и легких пушек небогатые хибары Новодворово. Именно так война приходит в мирную жизнь - ранним утром, непрошеная, с рычанием моторов, запахом жженой солярки и криками на незнакомом языке.

Уваров окаменел, не в состоянии даже пошевелиться. Казалось бы, похмелью сам Бог велел сейчас уйти, силам восстановиться, ногам обрести былую резвость. Но нет. Ноги словно стали чужими, во рту пересохло, как будто неделю воды не пил, глаза застилал пот, вытереть который не было сил.
Следом за танками на пятак между хатами выкатили два легковых автомобиля. Блестящие, лакированные, чудом не заляпанные грязью после знаменитых россейских дорог. Выкатили и остановились, принявшись хлопать дверцами. Нагоняя на Уварова еще больший ужас. Потому что если деревенский пьяница и не разбирался в чинах и подразделениях фашистской армии, не в состоянии отличить бронемашину от танка, а эсэсовца от прыщавого новобранца, то черных офицеров узнал сразу. Словно барахтавшийся в спиртовых парах инстинкт самосохранения неожиданно подал удачную мысль, от которой еще страшнее стало.

Черные кожаные плащи, застегнутые под горло, серебряные аксельбанты, развернувшиеся во всю свою хищную мощь имперские орлы на груди. И молнии, две молнии-зигзага, расчертившие шевроны, кокарды высоких фуражек, рукава и петлицы офицеров. Молнии, от которых веяло первобытным ужасом, заставлявшим русинов поглубже зарывать голову в прошлогоднее сено.

Офицеров было трое, одинаково зловещих и небрежных, словно земля, по которой ступали их блестящие сапоги, была давно захвачена ими. Самый высокий нес в руках открытый планшет, в котором немедленно принялся делать пометки. Второй, плотный коренастый крепыш, вертел странного вида прибор, каких Уварову видеть не доводилось отроду. Вертел то так, то эдак, поднимал к практически безоблачному небу, направлял на солнце. Третий же не суетился вообще, словно приехал сюда покурить. Облокотился на теплый капот легковушки, открыл портсигар. Над деревней продолжало рокотать эхо автомобильных моторов, кричали дети.

И тут Сергей понял, что фашисты двинулись по домам. Разбившись на небольшие группки по четыре-пять человек, люди в черных гимнастерках рассыпались по дворам хат, вышибая двери и выволакивая орущих людей на улицы. Кого-то нашли спрятавшимся в сарае, кого-то за волосы выволокли из погреба, кого-то подняли с постели. Двоих мужиков, в прошлом году потерявших на фронте ноги и способность ходить, поволокли под руки, совершенно не обращая внимания ни на слабые попытки отбиться, ни на отборную ругань. Уваров почуял, что еще немного, и обмочится - группа из трех черных автоматчиков направилась к его сараю, что на самом отшибе поселка стоял.

Офицеры негромко переговаривались у колодца, вертели свой странный металлический прибор, делали пометки в планшете, словно скот пересчитывая жителей Новодворово. Со стоном, похожим на плач, Уваров заставил себя отпрянуть от стены и встать. Сделал несколько шагов, понимая, что бежать не сможет... Да и куда? Снаружи немцы, уже подстрелившие двух наиболее прытких баб, пытавшихся унести детишек в близкий лес через поле. Тогда, как можно более быстро перебирая руками по доскам, Уваров поплелся к лестнице.

Шатаясь, спотыкаясь и уже не замечая, что плачет, он принялся подниматься, заставляя непослушные ноги работать. Ступень, другая. У ворот сарая, в котором обычно и отсыпался Сергей, отчетливо послышалась немецкая речь. С натугой забросив свое тело на открытый чердак, Уваров до боли в пальцах вцепился в края лестницы и принялся втаскивать ее наверх. Занозы размером с портняжную иглу впивались в ладони, раздирая их в кровь, но Уваров уже не чуял боли. Сейчас им руководило не слепое желание избежать фронта, где стреляют и, может быть, попадут в тебя, а кристально-прозрачное стремление выжить. Лестница поддалась, вползла, притаилась рядом. Сергей нырнул в сено ровно в тот момент, когда автоматчики вошли в сарай.

Прошел год. Или даже два. Прошла сама вечность и снаружи наверняка восторжествовал мировой коммунизм. За те четыре минуты, пока немцы осматривали сарай, лениво разгребая сапогами слежавшееся сено, перед глазами Уварова прошла вся жизнь, да еще и на несколько поколений вперед. Рассказывая друг другу что-то смешное, автоматчики ушли, на прощание скрипнув дверью сарая. От пережитого ужаса Уваров едва не потерял сознание.

А когда очнулся, вновь заставив себя доползти до щелей в стенах (не видеть того, что происходило снаружи, было для Сергея гораздо страшнее открывшейся картины), с высоты чердака рассмотрел, что к Новодворово подползли новые машины захватчиков. С первого взгляда они напомнили Уварову бронемашины, на которых пехота прибыла в деревню - массивные, обвешанные бронещитами, все такие же черные. Но когда присмотрелся, утирая предательские слезы, увидел, что вместо пассажирских отделений машины оборудованы огромными цистернами. И вид этих цистерн отчего-то стал для Уварова гораздо более нестерпимым, нежели вороненые стволы немецких автоматов.

Тем временем солдаты согнали к колодцу все население деревни, без малого сотню, может чуть больше, человек. Сбили в кучу, кричащую, орущую, рыдающую, скрипящую зубами и дрожащую в ожидании участи. Офицеры, не обращая на пленных ни малейшего внимания, увлеченно продолжали заниматься свои делом. Машины с цистернами, которых вокруг деревни Уваров углядел не меньше десятка, разбили колонну, какой приползли по дороге, и двинулись врассыпную, словно разбегались из-под бомбового удара. И на мгновение в сердце Уварова кольнуло надеждой - а вдруг сейчас прилетят наши, накроют, спасут. Но машины двигались хаотично только с первого взгляда - с первых минут стало очевидно, что каждый водитель имел собственный, только ему понятный маршрут. Окружая Новодворово. Солдаты, так и, к удивлению Уварова, не начавшие грабить беззащитные дома, тоже собрались на площади, отсекая новодворовских полукольцом.

Эта картинка, застывшая, словно на фотокарточке, оставалась неподвижной почти пятнадцать минут. Офицеры молча разглядывали пленников, изредка посматривая в сторону бронемашин с цистернами, солдаты были неподвижны. Страх перед неизбежным заставил пленников обреченно опуститься на землю одной бесформенной кучей. Стало относительно тихо. И тут Уваров заметил, как пять автоцистерн двинулись прямо через деревню. Ломая плетни и распарывая траками огороды, они встретились на площади, едва не подавив пленных, заставив их потесниться и едва не зажав меж бортов, повертелись буквально в метре от офицерских легковушек, а затем двинулись дальше. Из открытых кранов вслед за цистернами, украшенными спаренным серебристым зигзагом, ровным потоком лилась мутная маслянистая жидкость. Одна из машин прошла воль стены сарая, и в нос Уварова ударил въедливый бензиновый запах. Хотя даже не бензиновый, более резкий, но топливо напоминавший. Мужики и деды, столпившиеся на площади, это тоже поняли. Как поняли и то, что Новодворово будут сжигать. Полностью, начисто... И кое-кто даже попробовал броситься вперед. Прозвучали редкие хлопки выстрелов, люди попадали на пропитанную топливом землю, хватаясь за простреленные ноги.

Офицеры тем временем отдали приказ.

Половина солдат мгновенно погрузилась в грузовик, тут же принявшийся выворачивать к окраине, танки резво развернулись, через поля удалясь прочь. Вторая же половина черных солдат неожиданно открыла огонь. Резко, без предупреждения, практически не целясь. Исполосовали пленных свинцом, не разбирая ни возраста, ни пола, убивая и женщин и старух, и детей, и редких мужчин. От стрельбы, длившейся не больше минуты, Уваров оглох. Однако это только обострило его зрение, а перед глазами встали покошенные стрельбой соседи и родня. А еще офицер, тот самый, кто не делал ничего и лишь курил, неожиданно шагнувший к месиву расстрелянных людей и вынувший из-за отворота плаща то ли кортик, то ли длинную статуэтку. Стеклянную, как успел заметить Уваров.

Нагнулся, в то время как остальные уже прыгали по машинам, приподнял убитую девушку, провел стеклянным кинжалом по окровавленной шее, намеренно марая, а затем встал над убитыми и ранеными в полный рост. Люди под ногами еще шевелились, проклиная, взывая к Богу или просто хрипя. Офицер поднял окровавленный кинжал над головой, следующим жестом небрежно ломая его на две половины. Швырнул сломанное стекло в самую гущу окровавленных тел, быстрым шагом вернулся к машине.

Вот тогда-то Уваров и услышал собственный внутренний вопль, приказывающий немедленно бежать. Надрывный, уже минуту кричащий, но не услышанный от страха и шока. На негнущихся ногах он бросился к краю, даже не подумав спустить лестницу, грохнулся вниз, на сено, вскочил. Как выламывался сквозь двери и бежал через огород, утопая в размокшей от горючего земле, не помнил. Не помнил Уваров и того, как бежал через лес, едва ускользнув из-под пристального взгляда пулеметчиков. Не помнил, как наткнулся на наших, в себя придя уже в землянке комиссара. Помнил только, как ухнуло за спиной, потемнело небо, словно, вопреки всем законам природы наступила неожиданно ночь, как обожгло спину неестественным жаром, и ревел позади пожар. Ревел чудовищно, словно в огне сгорали не хаты Новодворово, а ворочался незримый зверь...

И конечно Сергей Уваров не мог видеть, как на полях вокруг деревни, самым центром ложась ровно на толпу сгорающих тел, расцветает огромная огненная пентаграмма.