Исполнить приказ

На истоптанном и окровавленном снегу каменного карниза умирал гражданин Рима. Тяжело опустившись на холодную влажную скалу, всадник первой турмы V легиона Тит Сервион не лгал себе, понимая, что рана в боку смертельна. Моля Митру о достойной кончине и уже заглядывая в безжизненные глаза Аида, он оставался неподвижен, экономя последние силы. Силы, стремительно истекающие сквозь дыру на кирасе вместе с яркой кровью, пачкающей благородную желтую тунику.

Варвары продолжали разбирать завал. Что-то кричали, подбадривая себя, а над заснеженными горами летел звонкий перестук боевых топоров, которыми немытые гельветы силились преломить милосердное дерево, даровавшее Сервиону несколько последних минут. Несколько минут для того, чтобы принять решение, достойное гражданина величайшей на свете республики…

Левой рукой Тит сдернул с безжизненных, коченеющих пальцев золотой перстень всадника, покрытый густой бурой коркой. Словно примеряясь, взвесил на ладони. Он вспоминал. Вспоминал, как хрустит под копытами его коня сухой и острый снег Альпийских хребтов…

Сухой и острый, как наконечник стрелы, снег Альпийских хребтов взорвался под копытами его Везувия, преданного боевого коня. Таиться не было смысла. Красться, прячась в ночи, обходить костры дозорных, брюхом шустрой ящерицы греть ледяные камни. А потому Сервион лишь крепче ухватил Везувия коленями, вонзая в холеные бока длинные бронзовые шпоры, и рванулся в зимнюю мглу, молнией Юпитера пронзив кольцо караулов – вечно пьяных и шумных галлов, никогда не умевших выставлять дозоры.

Приказ был категоричен и прост, как само служение великому Риму. Тяжелый тубус, спрятанный на груди под солнечно-желтой туникой, мерно постукивал Сервиона по грудине кожаной кирасы, плотно охватившей ребра. Он не читал пергамента, хранившегося над собственным сердцем, но и без того знал, о чем писал легат. От Сервия Гальбы. Проконсулу Галлии и Иллирии Гаю Юлию Цезарю. Окружение. Потери. Голод. Граждане Рима взывают о помощи. И помощь придет. Непременно придет – под рев букцин и сияние серебряных аквил. Но только если он, Тит Сервион, сумеет выполнить приказ.

Клетчатый варварский плащ, что уже у ворот боевого лагеря поднес Авл Фурий, заботливый верный товарищ, да одарит его Морфей добрыми снами, стелился за спиной, хлопая на ветру. Капюшон слетел на плечи, светлые курчавые волосы растрепались. Он исполнит приказ и спасет легион…

Конечно, он не смог промчаться сквозь беспорядочные биваки гельветов, не вызвав паники и града стрел. Но Марс сохранил своего служителя, и ни одно из оперенных древков не прошло к нему ближе, чем на два локтя. Римский лагерь, окруженный ордами варваров, оставался за спиной. Впереди лежали безжизненные горы, укутанные равнодушным белоснежным покровом…

Безжизненные горы, укутанные равнодушным белоснежным покровом, лежали у ног Донхадда, чьим отцом был Оболикс из славного племени гельветов. За спиной, негромко переговариваясь, отдыхали девять воинов, усевшихся на свернутые плащи из звериных шкур. Потирая кожаную повязку, прикрывавшую правый глаз, Донхадд ждал возвращения десятого бойца – зоркого Андалауна, решившего переспорить утренний снегопад и все же прочитать следы дерзкого римлянина, ночью прорвавшегося сквозь галльские дозоры.

Словно к близкой перемене погоды, пустая глазница жутко чесалась, но галльский десятник лишь поглаживал ее кончиками пальцев, позволяя зуду перерасти в досадливую боль. Боль подстегнет злобу, та обратится в ярость, и тогда он точно поймает наглеца. Это волшебная ярость, и она поселилась в его душе еще с тех пор, когда гельветы пытались переселиться с гор на плодородные равнины. На равнины трусливых эдуев, на брюхе вымоливших помощь Рима.

Донхадд много воевал – и с галлами, и с германцами, и с солдатами республики. Но еще никто и никогда не наносил ему и его вождю такого сокрушительного оскорбления разгромом, как это сделал вождь римлян, именуемый Юлием Цезарем. Именно тогда воины из дружины, носившей на серебряном значке символ «X», выбили ему глаз, и только всевидящий Таранис сохранил молодому галлу жизнь. Сегодня эта волшебная ярость поможет ему изловить гонца. Поможет, потому что иначе вождь всех гельветов Дивикон казнит Донхадда, и молодая красавица Альвина уже никогда не примет супруга под теплым волчьим одеялом…

Андалаун вернулся, двигаясь мягко, словно горный лис. Улыбка, сиявшая на его лице, слепила ярче горного снега. А это значило лишь одно – зоркий малый из десятки Донхадда обманул снегопад, разгадав, по какому именно ущелью двинулся гонец. Сын Оболикса поднялся на ноги, надевая остроконечный бронзовый шлем. Мелкая кольчуга без рукавов, наброшенная на толстую клетчатую рубаху из шерсти, змеиной чешуей засверкала на солнце. Десятник застегнул подбородочные ремни, подставляя открытое лицо морозному утреннему ветру, поправил меч и молча кивнул, зная, что сейчас дружина ловит каждый его жест.

Галлы вскочили, торопливо отряхивая снег с меховых плащей. Алмар, младший племянник десятника, заботливо набросил на плечи родича тяжелую медвежью шкуру. Подхватывая цетры – небольшие кулачные щиты, разукрашенные хитрой вязью, воины Донхадда принялись спускаться по тропе, опираясь на связки метательных дротиков. Подняв с камня тяжелое боевое копье, единственное в отряде, равно как и его меч, Донхадд двинулся следом. Он поведет своих людей звериными тропами, перехватив римлянина еще до наступления ночи, и никакой снег не сможет помешать ему…

Никакой снег не сможет помешать ему. Пусть даже вновь повалит снегопад, он все равно переберется через эти забытые Богами хребты, доставив письмо Сервия Гальбы.

Везувий шел мерным неторопливым шагом, отдыхая после безумной гонки в ночи, и Сервион хотел подарить благородному животному еще хоть пару часов, прежде чем вновь дать коню шпоры. Печалило, что уходить из лагеря пришлось налегке, а потому он не взял и пригоршни зерна, из всех яств предлагая надежному боевому товарищу лишь растопленный в ладонях снег.

Тит Сервион постарался еще плотнее запахнуть шерстяной плащ, в который раз пожалев, что забыл в своей палатке теплые кельтские варежки. Широкие бронзовые браслеты на запястьях гонца, хоть и были застегнуты поверх длинных рукавов варварской рубахи, при соприкосновении с голой кожей леденили. Хорошо хоть его сосед, весельчак Гай Финий, уговорил Тита одеть под калцеи вязаные шерстяные носки. Обновки, конечно, не красят кроваво-красную обувь всадника, безобразно выглядывая из-за краев, но сейчас не до красоты. Вид, конечно, не для сената…. Но, если уж на то пошло, закутанный в галльские тряпки, он и без носок выглядит почти что варваром…

Теплые галльские браки, надетые поверх кожаных кавалерийских феминалий, здорово спасали его от холода Альп, но вот эти треклятые шнурки на лодыжках… Тит нагнулся в седле, рассматривая распустившуюся на штанине завязку.

Любой другой принял бы свистящий шелест над головой за очередное дуновение ветра, но уже в следующее мгновение Тит Сервион, забыв про завязки и холод, шпорил верного Везувия. Снег брызнул из-под копыт, клубы пара окутали морду животного.

Второй дротик пролетел еще ближе, а в следующее мгновение из засады повалили варвары. Много, не меньше десятка, как один вооруженные метательными копьями и увесистыми боевыми топориками. Пробивая сугробы, они рвались к обледенелой тропе, окружая всадника со всех сторон. Тит одним движением обнажил длинную, в два локтя взрослого мужчины, спату, висевшую на перевязи. Солнце ударило в клинок, словно гневный взор Марса. Силясь удержать равновесие, встревоженный Везувий пытался набрать скорость, подковами ломая покрывавшую тропу корку.

Первого галла, подскочившего справа, Сервион ударил ровно в лоб, сумев перебросить клинок через кулачный щит варвара. Без труда раскроив кожаный шлем гельвета почти до нащечника, спата щедро напоила кровью белоснежные наряды горного ущелья. В этот же момент второй нападавший – молодой совсем паренек – отбросив цетру, ухватился за удила Везувия по левую руку от Тита, силясь остановить животное. Тускло блеснул занесенный топор.

Молниеносно и уверенно, как был обучен, римский всадник извернулся в седле, со свистом обрушивая меч. Кожаные птерюги, украшавшие оплечья его кирасы, крыльями легионного орла распластались в морозном воздухе. Хранимый Митрой, Тит успел ударить чуть раньше варвара. С сочным чавкающим звуком попал в правую руку гельвета, одинаково легко раскрыв надвое и шерсть рубахи, и плоть. Противник взвыл, роняя топор и хватаясь за рассеченное предплечье, и тут на Сервиона вновь обрушились дротики. Два прошли над головой, исчезнув в сугробах, один оцарапал круп Везувия, придав тому новых сил для рывка, но один – легкий и отточенный, ударил Сервиона в правое бедро, щедро распластав.

Тягучий сон, в котором проскальзывающий на месте конь пытался набрать сил и вырваться из предательского кольца, наконец-то закончился. Шумно заржав, Везувий одним прыжком оставил галлов за спиной, вытянувшейся веткой ивы скользнув по тропе. Сервион, пригнувшись в седле и ощущая, как немеет правое бедро, с нарастающим страхом рассматривал алую кровь, россыпью бус отмечавшую путь его бегства. Вековечные горные склоны равнодушно рассматривали суету неуемных людишек…

Вековечные горные склоны равнодушно взирали на суету людишек, угомонившихся лишь глухой ночью. Уютно горел костер, но Донхадд сын Оболикса сидел не у огня – в стороне, на самом краю обрыва, опираясь на отцовское боевое копье и плотно закутавшись в медвежий плащ. Его единственный глаз был устремлен в ночную мглу. Он размышлял.

Всаднику удалось уйти. Несмотря на то, что сразу после неудачной засады отряд двинулся по его кровавому следу – удалось уйти. Несмотря на то, что воины не останавливались даже поесть – удалось уйти. Несмотря на то, что первый серьезный привал десятник разрешил сделать уже глубокой ночью, когда один из его людей едва не сорвался в пропасть – римлянину удалось уйти… Едва ли не в седле тот сумел остановить кровь, причем не только себе, но и скакуну.

И мало того, что ублюдок сумел вырваться из засады, он одним ударом убил Гвельмуса, пусть и не лучшего воина в десятке, а еще серьезно ранил Алмара, родича самого Донхадда. Труп пока закопали в снегу, завалив камнями от падальщиков – за ним галлы вернутся позже, а раненый был отправлен обратно. Все это лишь подстегивало ярость десятника. Когда гельветы схватят гонца, он не дождется легкой смерти, и пусть великий Цернунос будет свидетелем этой клятвы.

Конечно, его люди устали... Это видно по их лицам, по замедленным движениям, по вялости, с которой они нарезают копченое мясо. Но главное – они подавлены оттого, что один единственный римский нахал уже дважды сумел провести за нос непобедимых гельветов.

Но он не сможет бегать вечно. Уже с рассветом десятник поднимет своих воинов в путь, и на этот раз ничто не спасет гонца от меткого удара. Потому что если галлы вновь смогут заманить римлянина в засаду, в бой вступит сам Донхадд.

Ночь была наполнена жизнью – по крутым склонам осторожно пробирались быстроногие козлы, выл матерый волк, где-то кричала встревоженная птица. Дым костра приятно щекотал ноздри, а на востоке уже брезжили первые лучи рассвета…

Дым костра приятно щекотал ноздри, а на востоке брезжили первые лучи рассвета. Сервион открыл глаза, мысленно проклиная себя за слабость. Он не должен был останавливаться на привал. Даже всего на какой-то час – не имел никакого права. Нужно было скакать всю ночь, и дальше, и дальше, пусть спать бы ему пришлось верхами. Но он все же вздремнул, погрузившись в ледяной и тревожный сон на охапке наломанных кустов. Вот только откуда этот запах дыма? Неужели он выехал к поселению?

Тит покрутил головой, несколько раз взмахнул руками, разгоняя кровь. Шагнул, морщась от боли. Теперь, после короткого отдыха, рана на бедре болела гораздо сильнее. Видят Боги, вновь сесть на Везувия будет непросто. Машинально нащупывая на груди кожаный тубус, Сервион похромал к животному, чей повод был наброшен на острый зуб камня. И вдруг замер, словно пораженный молнией. Красный галстук солдата армии Рима вдруг стал невыносимо туг, сдавив горло, будто удавкой.

Значительно правее и выше, на самом краю скального уступа, шагах в двадцати от Тита Сервиона сидел галл. Закутавшись в меховой плащ, прислонившись щекой к древку боевого копья, тот спал сидя, опасно нависая над обрывом.

Перестав дышать, Тит медленно приблизился к скакуну, моля Меркурия, чтобы тот не всхрапнул. Но боевой конь, приветствуя хозяина, все же мотнул головой, коротко и звонко заржав. Время остановилось, когда единственный глаз сидящего на скале галла распахнулся, уставившись вниз. Уставился точно на застывшего подле коня римлянина. А затем варвар вскочил на ноги, и над ущельями прокатился его оглушительный рев.

Забыв о ране, Сервион прыгнул в седло, подхватывая повод. Скрежеща зубами от чудовищной боли в бедре, принялся разворачивать коня, выталкивая его на тропу. Везувий, почуявший возбуждение хозяина, едва не поднялся в дыбы, но тут же скакнул к выходу из ложбины. Со скалы посыпались дротики.

Везувий погиб, не успев дойти до спасительного поворота буквально десяток шагов. Поющее древко выросло из его изогнутой шеи, брызнув красным, и конь камнем завалился на левый бок, выбросив Сервиона из седла. Варвары, увидев гибель животного, радостно взревели, потрясая оружием. Трое из них все еще оставались на краю, подхватывая новые дротики, а остальные – не меньше пяти – осторожно спускались по скользкому склону практически на то место, где Тит остановился вздремнуть.

Ругаясь, молясь и одновременно прощаясь с боевым другом, Сервион поднялся на четвереньки, тряся головой. Он уже видел, что не успеет ни добить животное, ни снять с седла нехитрую поклажу. Рванув из шеи Везувия варварский дротик и используя его, как костыль, он бросился бежать. Он доставит письмо легата, пусть даже для этого ему придется проползти Альпы на собственном пузе. Десять шагов. Двадцать. Он слышал, как за спиной ревут гельветы, бегущие по его следам. Видят Боги, он пытался…

Тит Сервион бросился налево, на узкую скальную тропу, уходящую куда-то вверх, скользкую и неудобную. Если так угодно судьбе, то здесь, в этом коридоре, римский всадник дорого продаст свою жизнь.

Их выскочило сразу четверо – цетры наготове, топорики занесены для удара. Едва не проскочив скрытый сворот на тропу, они оскалились, рассматривая отступающего врага. О чем-то пошептавшись, медленно двинулись следом. Тогда Сервион перехватил дротик, что держал выставленным перед собой, и почти в упор метнул, буквально насквозь пронзив грудь одного из галлов. Тот захрипел, падая на спину, а остальные ринулись прямо через упавшего сородича, размахивая топорами. И тут же отшатнулись, повинуясь свистящему приказу спаты, невесть откуда возникшей в руке Сервиона.

В этот момент на тропе показались еще двое, один из которых – одноглазый, что первым заметил Тита – был облачен в лорику хамата, сверкающую змеиной чешуей.

Продолжая пятиться, Сервион левой рукой обнажил пугио, короткий кинжал с листовидным лезвием. Повинуясь приказу вожака, еще один галл бросился в атаку. Тит оперся плечом о ледяной край скалы, чтобы не подвела пробитая нога, и сделал обманный укол под щит. Затем заставил галла прикрыться топором от удара листовидным кинжалом, а сам нанес смертельный удар спатой в горло.

В какой-то момент Сервион восторжествовал, представив, что легко отобьется от дикого сброда на этой неприступной тропе. Но одноглазый гельвет вдруг лично бросился в атаку, разя копьем, зазвенел по камням выбитый из руки беспомощный пугио, и гонец Сервия Гальбы тут же ощутил обжигающее тепло, охватившее правый бок под кирасой.

Размахивая мечом уже бездумно, но яростно, он пятился до тех пор, пока не наткнулся спиной на старое сморщенное дерево. Нависая над тропой, оно из последних сил цеплялось за шаткие камни умирающими корнями. Цеплялось за жизнь столь же отчаянно, как это делал римский всадник, окруженный диким зверьем. Рванувшись вверх, к узкому скальному карнизу, венчающему тропу, Тит Сервион слышал звук рушащихся булыжников. Внемля мольбам о помощи, умирающее дерево подарило гонцу несколько последних минут…

Несколько последних минут для того, чтобы принять решение, достойное гражданина величайшей на свете республики. Он не смог выполнить приказ легата, но в этом нет его вины. Он не покрыл позором ни свою турму, ни командиров, ни старую матушку Аннию, дожидавшуюся сына из далекой и холодной Галлии. На его место придет другой гонец, за ним еще один, и еще – и так до тех пор, пока весть о бедствии не долетит до самого Цезаря…

Варвары продолжали разбирать завал. Что-то кричали, а над горами летел звонкий перестук боевых топоров. Бросив спату на снег, всадник первой турмы V легиона Тит Сервион сдернул с коченеющих пальцев золотой перстень, покрытый кровью. Взвесил на ладони, страстно поцеловал и швырнул за край обрыва. Дикие псы не получат символ римского всадника, даже если смогут обнаружить тело гонца.

Прижимая к груди тубус с письмом легата, Тит медленно и тяжело поднялся на ноги. Ему хватит сил, чтобы разбежаться. Следом за перстнем он уйдет туда, где рука варвара никогда не коснется ни его тела, ни ценного пергамента. Сервион глубоко вздохнул, примеряясь к прыжку... На истоптанном и окровавленном снегу каменного карниза умирал гражданин Рима.