Железный бок автобусной остановки раскалился так, что на нем можно было поджарить яичницу. Никита задумчиво, словно ребенок, прикоснулся к жестяной стенке пальцем, со смесью боли и глупого веселья на лице отдергивая руку. Действительно, жжется. Возможно, стоит даже отогнать «девятку» в тень, только вот лень будто за ноги схватила…

Он в десятый раз перечитал забавный плакат, украшающий стену остановочного павильона. Черно-белый альбомный листок, распечатанный на обычном принтере. Смешной и пугающий. С равным успехом он мог быть как выходкой умалишенного, так и очередным звонком, сообщающим, что вокруг творится что-то неладное… Под портретом плохого качества белели ровные строчки: «Певица Земфира одержима демонами. Пожалуйста, если вы Джон Константин или одно из его воплощений и читаете это, откликнитесь, пожалуйста, и помогите ей». Никита улыбнулся чьей-то шутке – такие листовки он видел в городе уже не один раз. Но что могут их авторы в действительности знать о демонах или одержимости?

Взглянув в яркое небо, он с удовольствием втянул запахи сухих листьев и теплого асфальта. Держалась небывало жаркая для осени погода, как если бы на дворе стоял июль, и об этом судачил весь Новосибирск. Также сетовали, что и зима будет теплой, что опять морозов не увидим. И это в Сибири-то, а Москва и вовсе в слякоти утонет. Глобальные изменения погоды, не иначе как всемирное потепление, бабки-то в автобусах не врут. А изменения эти, по мнению ряда режиссеров, и вовсе способны положить конец человеческой цивилизации.

Он улыбнулся собственным мыслям, поворачиваясь и прислоняясь к павильону спиной. Никита любил кинематограф. Особенно американский, яркий и бестолковый, как бразильский карнавал. А потому в любое свободное от работы время, когда выдавалась минутка, раз за разом вспоминал любимые фильмы, выискивая в огромной куче мусора крупицы правды, по нелепости или тонкому умыслу попадающие на широкий экран.

Кожа плаща, обтягивающая крепкую спину, принялась торопливо накаляться, но Горнилов искренне наслаждался этим жаром. Наслаждался тяжестью черного плаща, застегнутого под горло, сухим пыльным воздухом, безоблачным небом. Рассматривая пустынную улицу и редкие грузовики, шнырявшие из ворот облезлого склада, он был расслаблен и спокоен. Осень пахла увядающей листвой, скорым снегом и чем-то легким, невесомым.

Вынув из кармана тяжелую металлическую флягу, обтянутую кожей, он еще раз взвесил на ладони изумрудную пилюлю. Уже несколько минут Никита катал ее в пальцах, не торопясь глотать. Выжидал, внимательно рассматривая дом через дорогу. Здоровенный пустоглазый короб, мечтавший стать четырехэтажным коттеджем какого-то бизнесмена. Но мечты сбываются далеко не всегда даже у людей, не говоря уж про строения. А потому дом умирал уже не первый год, оставаясь наглядным примером современного частного долгостроя. И еще прибежищем для бомжей и наркош, которых в такие места будто магнитом тянет. Как и тех, кто заинтересован в их отлове…

Горнилов снял и убрал в нагрудный карман спортивные солнцезащитные очки, машинально жмурясь от солнца, слепящего по-летнему. Вынул из левого уха гладкую затычку наушника, выключая гремевшее в крохотном плеере «Перепутье». Облизнув сухие губы, все же положил пилюлю под язык. Взглянул на механический хронометр на запястье, и надавил на крохотную кнопочку, привычно запуская таймер.

Он чертовски не любил глотать, но прекрасно понимал, что без лекарств Корейца уже давно был бы мертв, а потому честно выполнял все предписанные инструкции. Раскрутив флягу, сделал щедрый глоток коньяка, блаженно прикрывая глаза. Алкоголь не только усилит эффект таблетки, но и поможет смягчить последствия.

Крохотный японский грузовик, щедро нагруженный листами гипсокартона, тяжело выполз из ворот оптового склада. Неловко вырулив на разбитый асфальт дороги, удалился. Над крышей одного из ближайших домов взвился дымок. В остальном же частный сектор, куда непростая судьба завела Горнилова на этот раз, оставался пустынным и безжизненным. Автобусная остановка – словно выеденная скорлупа. Ларек, когда-то торговавший пивом и сигаретами – заколочен досками. Ни прохожих, ни машин. Для того, чтобы прочитать тяжелую и печальную ауру этого места, совсем не требовалось быть волшебником.

Но Никита был рад тоскливой безлюдности улицы – зеваки и случайные свидетели, нередко попадавшиеся ему под ноги, подчас мешали очень серьезно, не говоря уже о ненужном внимании со стороны правоохранительных органов. Да и готичный, как часто поговаривал Сашок, внешний вид самого Горнилова в местах, подобных этому отшибу Северо-Чемского микрорайона, обычно привлекал желающих «отсыпать семечек». Это, конечно, серьезной проблемой не являлось, но один раз едва не сорвало сроки проведения депортации.

Ровно через двадцать секунд мир перед глазами Горнилова вспыхнул и исказился, словно по кинопленке пошла рябь. Строения и деревья окружил светящийся контур. В ушах загудело, словно за спиной вдруг заработала трансформаторная будка. Наиболее похожий эффект Никита встречал в «Хищнике», когда инопланетная тварь меняла спектры зрения, а потому уже давно окрестил зеленые капсулы «хищными конфетами».

Предметы, возвращавшиеся в свои привычные формы и размеры, уже не были прежними, а воздух наполнило едва заметное, но все же улавливаемое мерцание разных цветов. Словно улицу, скопище покосившихся изб и территорию заброшенного завода внезапно накрыло облаком разноцветного тумана. С неохотой отлепляясь от жестяной стены павильона, Никита сделал еще один глоток, плотно закручивая крышку.

Стараясь двигаться как можно медленнее, он направился через дорогу, старательно огибая красные и черные перья прозрачного дыма, ставшие различимыми благодаря химическим познаниям Корейца. Полы тяжелого плаща, ниспадавшего почти до пят, мерно раскачивались. Рифленые подошвы охотничьих ботинок хрустели по асфальтовой крошке.

Вынув из правого кармана матерчатые перчатки с обрезанными пальцами, Горнилов принялся сосредоточенно натягивать их. Проверив, что эластичная ткань сидит на ладонях, словно вторая кожа, он взялся за верхнюю пуговицу.

Он был на третьем, может быть четвертом этаже. Спал, судя по всему. Обожрался и спал, наверняка. Но Никита по-прежнему не торопился врываться в недостроенный дом, даже несмотря на утекающие секунды. Расстегнул плащ, изнутри густо увешанный самой разнообразной амуницией. Снял с левой изнанки тонкий серебряный полумесяц на кожаном шнурке, затягивая его на запястье. Вынул из-под ворота водолазки белую цепочку, подставляя солнцу старинный амулет. Переложил во внешний карман мешковатых штанов несколько увесистых метательных звезд, расстегнул кобуру подмышкой. Помедлил и расстегнул вторую – на правом бедре. Из крохотного баллончика, в каких хранят освежитель для рта, опрыскал лицо, плечи и грудь.

Перед подъездом, в проекте таким изысканным и красивым, громоздились кучи песка, увенчанные покосившимися табличками «Не входить» и «Осторожно, опасно для жизни». Рассматривая сломанную лопату, брошенную перед входом таджиками, когда-то возводившими коттедж, Горнилов позволил себе улыбнуться – пусть и невпопад, но пыльные таблички сообщали истинную правду.

Он отогнул край крупнозернистой сетки, огораживающей стройку, перебрался через кучу песка, не сводя внимательного взгляда с незрячих оконных провалов. Шагнув к широкому арочному проему, ведущему в особняк, он брезгливо переступил через невидимый маслянистый след, оставленный его клиентом. Держа руку на кобуре с «Макаровым», Никита вошел в полумрак дома.

Пахло цементом, жженым деревом, дерьмом и пылью, как это обычно бывает в заброшенных домах. Но еще Горнилов чувствовал некий инородный запах. Почти неразличимый в общем смешении ароматов, но определенно наполняющий затхлый воздух строения, он был хорошо различим благодаря «хищной конфете» Корейца. Кислый, с металлическим оттенком, он сразу же заставил кровь еще быстрее побежать по жилам Никиты. Невольно ускоряясь, тот машинально пригладил ладонью ежик коротких светлых волос, внимательно осматриваясь.

Дом впечатлял буйными дизайнерскими аппетитами своего прошлого хозяина. Просторные холлы, сейчас заполненные кучами битого кирпича и упаковочных материалов. Множество комнат под гостиную, бильярдную, каминную и много чего еще. Две лестницы наверх – парадная и винтовая, в дальней от входа комнате. Но больше всего Горнилова поразила лифтовая шахта, неожиданно обнаруженная за одним из дверных проемов. Никита ухмыльнулся, в который раз поражаясь архитектурному размаху новосибирских бизнесменов.

На лестницу соваться не стал, его клиент наверняка разместил там нехитрую, но действенную сигнализацию. Винтовая лесенка, как показала короткая инспекция, вела в укромные личные апартаменты, занимавшие почти весь второй этаж. А вот к шахте Никита вернулся. Еще раз осмотрел грубо сложенные кирпичные стены, выпирающие рельсы металлического каркаса, и мягко соскочил в неглубокую яму.

Сбросил тяжелый плащ, аккуратно свернул и отложил в угол. А затем по-кошачьи прыгнул на стену, кончиками пальцев цепляясь за едва ощутимые углубления и выступы. Подтянулся на руках, нащупал опору для ног и полез вверх. К приятному удивлению, подниматься по неровной стене оказалось даже проще, чем на тренажере.

Гнездо Горнилов, как и предполагал, обнаружил на третьем.

Медленно, стараясь подмечать каждую мелочь, он подтянулся, переваливаясь на этаж. Предметы по-прежнему лучились ореолами, но из дальней комнаты будто вырывалось облако багрового пара, размывающее очертания предметов. Придерживая ножны, чтобы ненароком не стукнулись о стену, Горнилов встал на четвереньки, быстро и беззвучно отступая в соседнее помещение. Звериный запах, который он почуял еще в шахте, стал сильнее.

На полу комнаты напротив виднелись грязные босые ноги, торчащие из кучи тряпья. Окровавленного тряпья. Одним мягким шагом Никита пересек коридор, мгновенно понимая, что был прав. Обезьяна все-таки успела отловить двух бомжей – немолодую пару сожителей, и сейчас лежащую так, словно уснули в объятьях друг друга. Только вот у нее не хватало левой ноги, а у него – головы. Бесшумно обнажая тяжелый изогнутый клинок махайры, правой рукой Горнилов достал пистолет.

Сказать по чести, ему крупно повезло напасть на след этого эмигранта. Случайная поездка в метро. Случайный взгляд на бомжеватого старика, от которого тактично потеснилась добрая половина вагона. И рывок состава, заставивший пассажиров попадать друг на друга. Равновесие не потеряли только двое – сам Горнилов, и старик, замерший в одиночестве в дальнем конце вагона. Никита лишь едва заметно переступил ногами, а вот бородатый бродяга вскинул руку к поручню, с громким стуком вцепляясь в блестящую трубу. Вцепляясь так, что она прогнулась под его грязными морщинистыми пальцами.

Никита не дал понять, что заметил. Проехал с клиентом до конечной станции, вышел на площади Маркса, на такси проследил за автобусом. Дальше уже не рисковал, свернув слежку, но через сутки вернулся, с помощью Корейца установив довольно четкий след. Но за это время клиент все же решил разжиться пропитанием…

Никита взглянул на таймер. Вышел в коридор. Глубоко вздохнул, зашагав к просторному холлу, где запах становился все острее. Замер на пороге.

Старик, укрытый рваным синим пуховиком, лежал на ворохе пупырчатой упаковочной пленки и бумаг в дальнем углу, словно угнездившийся в газетах еж. В центре комнаты чернело пятно свежего костра, рядом с которым громоздилась куча ломаных стульев и досок. Венчали груду дров грязные драные тряпки, в которых можно было с трудом узнать чьи-то джинсы. Также в комнате находилось десятка полтора пластиковых бутылок, коробочек и баночек, когда-то составлявших домашнее имущество бездомной пары.

А светлый бетонный пол, усеянный сотнями следов, был густо вымазан чем-то багрово-красным, местами почти черным. Вымазан кровью, как и лицо старика, тревожно дремавшего в углу. Специальный пряный спрей старательно изолировал запах Горнилова, не давая спящему никаких поводов для тревоги, но тот все же вздрагивал, словно предчувствовал скорую беду.

Как и прежде, Никите, конечно же, захотелось что-то сказать. Что-то высокопарное, хлесткое, экранное. Как, например, мог бы сказать герой в «Константине» или «Ван Хелсинге». Но, как и прежде, он вновь смолчал, прекрасно понимая, где заканчивается грань выдумки и начинается непростая реальность.

Поэтому для гарантии Горнилов сделал вперед два бесшумных шага, поднял пистолет, и комнату наполнил грохот выстрелов. Целясь почти в упор, Никита за несколько секунд полностью разрядил в лежащего старика магазин, отработанным движением убирая пистолет и вынимая из подмышки второй.

Первая пуля, ударившая в грудь, мгновенно разбудила обезьяну, а на заляпанном кровью лице отразились одновременно боль, изумление и испуг. Вторая, угодившая туда же через доли мгновения, отбросила в угол. Остальные, словно обезумевшие пчелы вгрызаясь в морщинистую плоть, заставили корчиться и рычать. Едва звонкое эхо пальбы и лязганья затвора начало стихать, катясь по коридорам долгостроя, старик зарычал и бросился вперед.

Упал на колени, шипя и брызжа слюной. Повалился на бок, стараясь скрюченными пальцами разодрать грязный свитер, плотно охвативший набухающий живот. Из его перекошенных губ неслись бессвязные проклятья, в которых Горнилов не понимал ни слова.

Никита отступил на шаг, дожидаясь, пока рассеется пороховой дым, заполнивший комнату.

– Зеленые пули, – наконец прохрипел старик на языке людей. – Хитро придумано, щенок, но все же не остановит меня…

Он захлебнулся слюной, кожа на его лице покрылась волдырями, словно от сильнейшего ожога, а из пулевых отверстий взвился тонкий едкий дымок.

– Ты не сможешь сменить оболочку, – убедившись, что заклятые пули крепко держат обличье клиента, Никита убрал «Макаров» и переложил махайру в правую руку. – Придется умирать в этом тщедушном теле… Какой, должно быть, удар от тех, кого ты считал низшей ступенью пищевой цепи, да? Жизнь полна неприятных сюрпризов.

Нарушив данное себе слово и заговорив, Горнилов, тем не менее, сказал истинную правду. Число нелегальных эмигрантов в последние месяцы увеличилось настолько, что Конта впервые за всю историю своего Кураторства дал официальное одобрение так называемой депортации. Буквально через день аналогичное решение приняли Кураторы всех городов Сибири. Для тех, кто без предупреждения прорывался на Землю сквозь хрупкие границы меж мирами, это действительно оказалось неприятным сюрпризом.

– Давай, человечек, упивайся триумфом… – прошипел людоед, неожиданно протягивая левую руку куда-то в сторону.

Никита прищурился, только сейчас заметив невесомый обрывок алого облака, парящего в районе окна. И в следующую секунду сам поразился скорости, подаренной «хищными конфетами».

Старик взвыл еще громче и схватился за левое предплечье, поблескивающее метательной звездой, глубоко засевшей в кости. Не дожидаясь, пока тот вновь попробует ухватить материю, которую Кореец именовал Нитями, Горнилов метнул еще одну звезду, пробив демону и правую руку. Испещренный заклятьями металл почти утонул в дымящейся плоти.

Завывая и истекая дымом, старик покатился по полу, разметав костровище, пластиковые бутылки и импровизированную поленицу. Сквозь его кожу, будто через толстый слой прозрачного латекса, проступали очертания чего-то дикого, сплошь усеянного шипами. Дым, поднимавшийся из ран, стал черного цвета.

– Вам всем осталось недолго… очень недолго… – шипел он, скалясь диким зверем.

– Ты обвиняешься в незаконном пересечении границ нашего мира, издревле объявленного нейтральной территорией… – торопливо и равнодушно забубнил Горнилов, приступая к самой бестолковой, с его точки зрения, части своей работы.

– Скоро, очень скоро падут миры… хочешь, чтобы я цеплялся за жизнь на краю общей могилы?..

– Убийстве людей…

– Люди будут уничтожены первыми… Ты смешон, человечек… Мстишь за двух сородичей, когда скоро миллиарды их сгорят заживо…

– Несоблюдении законов, установленных на подвластных Кураторам территориях. Пользуясь правом, данным мне благородным Виктором Контой из рода Раконов, я приговариваю тебя, демон, к смертной казни.

Плечи людоеда вдруг напряглись, и тот замер, сражаясь с пронзающей тело болью. Привстал, внимательно глядя на своего палача.

– Казнишь меня, человечек? – и вдруг рассмеялся, брызжа густой слюной. – О, я с удовольствием приму эту смерть из твоих рук! Близится день, когда армия казненных подчинится слову великого Тоэши-Набо, поднявшись из Ямы… Дар твой бесценен, ведь я буду в числе тех, кто станет править мирами Креста после падения всего сущего!.. Ты просто не понима…

Коротко взмахнув увесистой махайрой, Никита вонзил ее изогнутый клинок прямо в лоб старика.

В глазах его жертвы скользнула тень удивления, а затем бесформенная голова лопнула, словно перезрелая дыня. Красная вспышка резанула по глазам Горнилова, и тот отшатнулся, запоздало прищуриваясь. Когда Никита вновь взглянул на людоеда, перед ним неподвижно лежала лишь выпотрошенная оболочка, лишенная любых признаков жизни.

Горнилов перезарядил опустошенный пистолет, застегивая обе кобуры. Подобрав обрывок тряпки, валявшейся возле лежанки, он старательно протер клинок махайры, пряча ее сверкающий изгиб в ножны. Не без брезгливости выдернул из коченеющей плоти убитого сюрикены, завернул в ту же тряпицу и убрал в карман на бедре. Опустился на корточки, по счету собирая гильзы. Когда позволяло время, он предпочитал прибраться за собой.

Убитого им нелегала, конечно, скоро найдут. Может быть даже сегодня, если кто-то слышал выстрелы. Однако много вопросов у милиции не возникнет. Один бомжара спятил и грохнул еще двоих корифеев, чтобы потом славно поужинать. Либо кто из бездомной братии, либо кто из местных самосудом, но людоеда вскоре грохнули. Причем сначала расстреляли из пистолета, а потом голову лопатой проломили. Только вот пуль милиция не найдет, а так – обычное дело, про такие случаи газеты каждый день пишут.

По парадной лестнице, почти огибающей дом по внутреннему периметру, Никита неторопливо спустился на первый этаж. Второй раз спрыгнул в лифтовую яму, подобрал плащ, вновь застегиваясь на все пуговицы. Выбрался из шахты и вышел на улицу, болезненно щурясь от слепящего солнечного света. Как и прежде, в его родном и красивом мире за прошедшие минуты не изменилось ровным счетом ничего.

Таймер на запястье издал первый предупредительный щелчок, после которого привычно заломило виски. На ходу прилаживая черную кнопку наушника, Горнилов направился к автобусной остановке, из-за которой выглядывала темно-зеленая «девятка». Он всегда слушал музыку только в одно ухо, с долей презрения относясь к тем, кто на улице, полной неприятных неожиданностей, сознательно лишает себя слуха целиком.

Возле машины помедлил, стараясь совладать с мерцанием в глазах, и надел солнцезащитные очки. В голове застонали гитары, а любимая группа начинала «Непорочный путь». Никиту мутило, но не от того, что он только что сделал. Отвращение от собственной работы он получал только в самом начале, но когда число депортированных им перешагнуло десяток, полностью смирился. Волна тошноты, подкатывающая из глубины, была вызвана мерзким эффектом варева, что тоннами всучивал ему Кореец. Сквозь агрессивную музыку Горнилов все еще слышал лязг затвора, бренчание гильз по пыльному бетону, рычание старика и бессвязные речи, предрекающие едва ли не Апокалипсис.

Жадно вдыхая знойный осенний воздух, Никита вынул из поясного чехла мобильник. Освободил ухо от «Перепутья», раскладывая и поднимая трубку.

– Алло? Саш, это я, здорово еще раз… Ага, все сделал. Да, как мы и предполагали, – разговаривая, он не забывал осматривать улицу, но та оставалась пустынна. – Да, тоэх, слабый совсем. Нет, все в порядке, прошло гладко… Слушай, что-то меня сегодня после колес корейских мутит шибко. Ты не мог бы на такси подскочить и меня забрать? А то я за руль садиться пока не рискну, ладно? Ага, хорошо, братуха, давай, жду тебя…

Закрыв телефон, Никита отпер «девятку» и тяжело опустился на водительское сиденье. Тошнота отступала, но в глазах все еще рябило, будто в дискотечном зале. Осматриваясь, он невольно натолкнулся взглядом на собственное отражение в зеркале заднего вида. Откинулся на спинку, задумчиво покусал губу.

Из зеркала на него смотрел крепко сложенный мужчина лет тридцати пяти. Волевые скулы, широкий подбородок. При этом общие черты лица словно шепотом, но все же сообщали об очевидной простоте и деревенском происхождении. Солнцезащитные очки скрывали серые глаза, способные заглядывать глубоко-глубоко в душу собеседника. Он мог бы сойти за бандита, за спортсмена или бойца горячих точек, и все это по-своему было правдой. Но о подростковой хулиганке Никита вспоминал с улыбкой, спорт как таковой забросил давно, а о командировках на юг просто не любил говорить.

Горнилов ухмыльнулся, через силу, но широко и искренне. Как бы не выматывали его частые слежки за незваными гостями, но свою нынешнюю работу он любил. Раз за разом перечитывал «Ведьмака», сравнивая себя с главным героем, по той же причине не пропускал ни одного фильма, посвященного охоте. Даже слышал, что несколько картин были профинансированы его коллегами из-за моря, объединившимися едва ли не в профсоюз… В отличие от этих, Никита работал один. Стабильное финансирования откуда-то «сверху» позволяло не гоняться за премиями, а в команде Горнилов играть толком не научился даже в армии. А еще он почти не умел делиться с другими сладкими ощущениями победы, что доставались ему после каждого удачного задания. Исключения, пожалуй, только Сашок и Кореец составляли…

Вот и сейчас, стараясь лишний раз не поворачивать звенящую голову, он чувствовал спокойное, мрачное удовлетворение. Грудь ровно вздымалась, ладони горели так, что пришлось содрать влажные перчатки. Чуть тревожило лишь одно – за последние три месяца депортированные им существа были схожи в одном – их всех единило легкое безумие в речах, полное отсутствие логики и скрытности в действиях, а также нелепые пророчества, которыми жертвы пытались сбить с толку своего палача.

Все еще не поворачивая головы, Горнилов взглядом проследил за желтой «Волгой» с черными шашками по бортам, притормозившей возле остановки. Рассчитавшись с таксистом, из машины на горячий осенний воздух вылез паренек. Щуплый, будто сорняк под сараем, он был одет так, как в его возрасте одевалась молодежь всей Сибири. Яркая синтетическая куртка пестрела лейблами, мешковатые джинсы спускались значительно ниже подошв пыльных кроссовок. Темные волосы, модно подстриженные и прокрашенные светлыми прядями, закрывали лоб, в губе паренька поблескивала никелированная «штанга».

Сунув руки в карманы куртки, он быстрым шагом двинулся к «девятке», сутулясь как человек, уходящий от слежки. Никита послушно выбрался с водительского сиденья, пересаживаясь назад. Паренек юркнул за руль, не переставая тревожно оглядываться.

– Да прекрати ты нервничать, братуха, – Горнилов откинул голову, позволяя жару сотрясать свое тело. – Ты тут хоть на танках гоняй, никто носа не высунет…

– Иди ты, – беззлобно огрызнулся паренек, – знаешь отлично, как не люблю из штаба выползать без надобности. Ключи где?

Горнилов вложил ключ зажигания в протянутую за спину ладонь.

– Кстати, Никитос, за такси с тебя две сотки. Совсем озверели таксомоторы, скоро по косарю за поездку будут брать…

– Ох, и мелочный же ты человек, Саня…

– В следующий раз звони транжирам, ладно? В штаб едем?

– В штаб, – послушно кивнул Никита.

К беспрестанному ворчанию Сашки, которого Горнилов считал почти что младшим братом, он привык уже очень давно. С тех самых пор, как начал работать с Корейцем. Сашок тогда еще лишь познавал азы общения с компьютерами и всем, что имело микросхемы, но Кореец хорошо умел заранее подмечать человеческий потенциал.

– Все гладко прошло?

– Говорил же уже… Да, гладко… Просто оголодавший упырь, свихнувшийся на самостоятельном переходе. Я его подловил, даже драться не пришлось.

– Крутой, – многозначительно и совершенно серьезно констатировал Сашок, заводя машину.

Развернувшись так резко, что Горелова качнуло и вновь замутило, паренек направил «девятку» в сердце города. Осенний Новосибирск янтарной патокой потек за бортом машины. Все еще ощущая эффект «конфеты», Никита рассматривал прохожих, окруженных слабым зеленоватым свечением. Кто-то из них был болен, и его ореол тускнел, наливаясь чернотой и алым отблеском. Кто-то грустил, окруженный серым саваном, кто-то радовался или был влюблен. Мимо проплывали сотни и тысячи судеб, наполненных богатыми оттенками таинственной человеческой души.

Машина вывернула на улицу Сибиряков-Гвардейцев, когда «Перепутье» завело «Луга тумана». Закрыв глаза, Горнилов впитывал строчки, смысл которых понимал нутром, но не умом.

Так далеко, где тумана луга,

Так высоко, где дышать – не дышать,

В теле овечек там бога стада,

Там на два слова – мать-перемать.

Черная птица – клюв золотой,

Жадные ноздри вдыхают весь страх.

Сердце не бьется, нет ноты той.

Что это все же – быт или прах?

В облаке том, что устало парит,

Зреет отрада пролиться дождем

И раствориться, собою открыв

Жизнь ли, потоп для того, кто рожден.

«Девятка» покатила по коммунальному мосту, под которым неторопливо ползла полноводная Обь. Никита вырвался из легкой полудремы, разглядывая людей на набережной. Они гуляли с детишками, веселились и ели мороженое, предпочитая ничего не знать о Кресте и его проблемах. Хватало своих, это Горнилов прекрасно понимал и винить не мог – люди думали о низкой зарплате, ремонте квартиры, необходимых покупках или невыплаченных кредитах. Они смеялись и грустили, встречались и расставались навсегда, воспитывали детей и убивали друг друга. Но делали это сами, без вмешательства извне, и в который раз Никита безразлично ужаснулся знанию, которым обладал.

Утром не выйти, с ветвей не стряхнуть

Иней, что в ночь накидала зима.

А почему? Потому, что уснуть

Больше не может девка-весна.

Черные пятна мокрой земли,

Что не впитали обилия вод,

Не народят до поры (и не жди),

Призрачно легких вещей хоровод.

Гитарист «Перепутья» взялся за соло, и Никита выключил плеер.